Сборник рассказов для детей о Великой Отечественной войне.
Содержание:
00:00 — Белая Шубка (Елена Верейская)
11:22 — Похождения жука носорога (Константин Паустовский)
23:54 — Осколок (Вера Карасева)
32:05 — Сластёнка (Юрий Збанацкий)
37:53 — Щедрый ёжик (Юрий Збанацкий)
43:14 — Кирюшка (Вера Карасева)
Белая шубка
Это было в дни Великой Отечественной войны.
Маленькие ленинградцы с детским садом уезжали в эвакуацию. На одной из больших станций поезд стоял особенно долго. Вечером в вагон к ребятишкам вошла молодая женщина в белом халате. На руках она держала мальчика лет двух в белой меховой шубке с чёрными пятнами.
— Я из детской комнаты, — сказала она воспитательнице Ольге Михайловне. — Вчера ночью фашисты разбомбили поезд. Много народу погибло. Этого мальчика мы нашли в лесу. Кто знает, что сталось с его матерью! Он шёл и плакал. Он знает, что его зовут Толей и что у него есть мама. У нас оставить его опасно. Станцию часто бомбят. Не возьмёте ли вы его в свой эшелон?
— Конечно, возьмём! — Ольга Михайловна подошла и взяла ребёнка на руки. Детишки обступили их.
— Ольга Михайловна, мы правда возьмём его! Он такой маленький. А глазки у него чёрные-пречёрные и уголки кверху приподняты, как у китайчонка, — радовались ребятишки.
А шестилетняя Валя сказала:
— Ольга Михайловна! Пусть он будет моим братишкой. Я буду вам во всём помогать.
— Мама!.. Где моя мама?! — вдруг громко заплакал мальчик.
— Не плачь, Толя, — сказала воспитательница, — мы поедем с тобой к маме! А вы, ребята, его пока не трогайте. Он хочет спать.
* * *
Ехали много дней. Мальчик сначала часто плакал и звал маму, но потом привык. Он был самый маленький, и ребята любили играть с ним, а Валя не отходила от братишки и помогала воспитательнице ухаживать за малышом.
Наконец приехали в красивый город. Детский сад разместили в большом и просторном доме, на окраине города. Приближалась весна, снег в саду стал мягким и послушным. Из него так весело было лепить снеговиков с метлой, с угольками вместо глаз и носом из морковки!
Однажды Ольга Михайловна повезла старшую группу ребятишек в кукольный театр. Долго ехали на трамвае. Ребятам не терпелось: «Скоро ли доедем?» И вдруг оказалось, что спектакль перенесли на другой день. Все приуныли, но воспитательница сказала:
— Что за беда? Приедем другой раз. Посмотрите, какой тут чудесный садик. Снег в нём такой чистый! Давайте-ка снеговика лепить. — И она первая стала скатывать снежный ком.
Ребята с визгом бросились помогать. Снеговик вышел замечательный! Ольга Михайловна вылепила ему большой снежный нос и толстые губы, а вместо глаз вставила два кедровых орешка, которые нашла в кармане.
— Только метлы не хватает! — закричала Валя.
— Где же тут метлу взять? — сказала воспитательница. — Давайте налепим ему пуговок на платье. И подол украсим шариками! А ну, за дело!
Все с увлечением стали катать снежные шарики, а Валя всё-таки пошла искать метлу. У самого входа в садик из сугроба торчала какая-то палка. А что, если это метла? Да, это была забытая сторожем метла. Валя дёрнула за палку, но метла прочно вмёрзла в снег. Никак не вытащить!
— Давай помогу, — услыхала Валя над собой ласковый голос и подняла голову.
Около неё стояла молодая женщина в белой меховой шубке с чёрными пятнами. Женщина с силой дёрнула за палку и вытащила метлу.
— Получай! — она улыбнулась Вале и быстро вышла из садика.
Валя смотрела ей вслед. Где же она видела эту тётю?! Такое знакомое лицо! Чёрные-чёрные глаза, и уголки их чуть-чуть приподняты. А шубка?! Белая с чёрными пятнами! Совсем как Толина!..
— Тётя! Тётя, постойте? — закричала Валя и, бросив метлу, выбежала из сада.
Но белая шубка была уж далеко. Женщина шла быстро. Валя бросилась её догонять.
Улица круто поднималась в гору. Тротуар обледенел, девочка поскользнулась и упала. Она больно ушибла коленку, но сразу же вскочила. Женщина удалялась. Только бы не потерять белую шубку из виду!
— Тётя! — попробовала снова крикнуть Валя, но в горле у неё совсем пересохло — и вместо крика раздался хриплый шёпот.
И вдруг она увидела, как «белая шубка» скрылась в подъезде огромного дома.
Когда Валя вбежала в подъезд, где-то на самом верху стукнула дверь.
Девочка остановилась и с трудом перевела дух. Потом стала подниматься по широкой лестнице.
Вот и площадка верхнего этажа. Две двери. В которую звонить?.. Валя робко позвонила в первую. За дверью раздались торопливые шаги. Дверь приоткрылась. На пороге стояла толстая женщина в испачканном мукой фартуке и с засученными руками. Её красное лицо было сердито.
— Чего тебе? — спросила она неприветливо.
— Тётя, — несмело сказала Валя, — у вас не живёт тётя в белой шубке?
— У меня там блины горят, а тут ещё всякие девчонки! — И она хлопнула дверью, плотно закрыв её.
Валя чуть не заплакала от обиды, с минутку постояла и, собравшись с духом, нажала кнопку звонка у второй двери. Дверь широко распахнулась. Перед Валей стояла та самая тётя, с глазами, как у Толи.
— Ты что, девочка? Входи! — сказала тётя.
Валя молча вошла. От волнения у неё снова пересохло в горле.
— Ты к кому, девочка? — спросила тётя, присаживаясь на корточки перед Валей. — Стой! Да никак мы уже знакомы? Это не тебе ли я в садике вытащила метлу из снежного сугроба? — воскликнула она удивлённо.
Валя молча кивнула.
— Это ты бежала за мной? Догоняла меня? — ещё больше удивилась тётя.
Валя снова молча кивнула.
— А зачем? — тётя засмеялась. — Тебе, наверно, в саду от сторожа попало за метлу? Да?
Валя отрицательно покачала головой.
— Так что же ты молчишь? Зачем я тебе понадобилась?
Валя глубоко передохнула.
— Вы… не Толина мама? — спросила она тихо.
Лицо женщины стало белым, губы задрожали. Она схватила Валю за плечи.
— Толя!.. Ты знаешь, где Толя?! Он жив?.. — еле слышно прошептала она.
— Жив. Он у нас в детском саду. Я узнала вас…
— Мой Толя жив? — тётя, смеясь и плача, обняла Валю. — Где он? Пойдём скорее… — Она схватила шубку и платок.
В садике у театра уже не было никого.
— Ушли! — воскликнула тётя. — На какой улице ваш детский сад?
— Я… я не знаю… — и Валя громко заплакала.
Она вдруг поняла, что потерялась, что ей ни за что не найти своего дома!
— Где-то далеко… — рыдала она, — на трамвае долго ехали… Я не знаю…
Тётя обняла её и прижала к себе.
— Не плачь! Мы их сейчас найдём!
Пока тётя звонила по телефону-автомату, Валя стояла рядом и горько плакала. Она только теперь подумала о том, как волнуется Ольга Михайловна.
— Милиция? Скажите, вам никто не сообщал, что потерялась девочка? — спрашивала тётя. — Звонили из детского сада? Девочка со мной! Позвоните, пожалуйста, туда, скажите, я сейчас её привезу. Какой адрес детсада?.. Спасибо!
— Скорей! Скорей! — И, взяв Валю за руку, она побежала к трамваю.
* * *
— Валя, как же ты могла… — встретила их Ольга Михайловна.
— Не браните её, — перебила тётя. — Она очень хорошая девочка. Она меня нашла… Где Толя?!
Ольга Михайловна взглянула на Валину спутницу и ахнула:
— Ну конечно! Мать Толи! Я сейчас приведу его. Зайдите сюда.
Тётя и Валя вошли в кабинет Ольги Михайловны. Тётя присела на стул и не сводила глаз с двери.
И вот воспитательница ввела Толю. Тётя поднялась и схватилась за стол.
— Толя… — еле слышно прошептала она.
Толя молча посмотрел на неё.
— Мама! — закричал он вдруг и бросился к матери.
— Оставим их одних, — сказала Ольга Михайловна и, прикрыв дверь, вышла с Валей в коридор.
— Ольга Михайловна, не сердитесь… — начала было Валя, но воспитательница не дала ей договорить. Она обняла Валю и крепко поцеловала её.
Похождения жука-носорога | Солдатская сказка
Когда Пётр Терентьев уходил из деревни на войну, маленький сын его Стёпа не знал, что подарить отцу на прощанье, и подарил наконец старого жука-носорога. Поймал он его на огороде и посадил в коробок от спичек. Носорог сердился, стучал, требовал, чтобы его выпустили. Но Стёпа его не выпускал, а подсовывал ему в коробок травинки, чтобы жук не умер от голода. Носорог травинки сгрызал, но всё равно продолжал стучать и браниться.
Стёпа прорезал в коробке маленькое оконце для притока свежего воздуха. Жук высовывал в оконце мохнатую лапу и старался ухватить Стёпу за палец, — хотел, должно быть, поцарапать от злости. Но Стёпа пальца не давал. Тогда жук начинал с досады так жужжать, что мать Стёпы Акулина кричала:
— Выпусти ты его, лешего! Весь день жундит и жундит, голова от него распухла!
Пётр Терентьев усмехнулся на Стёпин подарок, погладил Стёпу по голове шершавой рукой и спрятал коробок с жуком в сумку от противогаза.
— Только ты его не теряй, сбереги, — сказал Стёпа.
— Нешто можно такие гостинцы терять, — ответил Пётр. — Уж как-нибудь сберегу.
То ли жуку понравился запах резины, то ли от Петра приятно пахло шинелью и чёрным хлебом, но жук присмирел и так и доехал с Петром до самого фронта.
На фронте бойцы удивлялись жуку, трогали пальцами его крепкий рог, выслушивали рассказ Петра о сыновнем подарке, говорили:
— До чего додумался парнишка! А жук, видать, боевой. Прямо ефрейтор, а не жук.
Бойцы интересовались, долго ли жук протянет и как у него обстоит дело с пищевым довольствием — чем его Пётр будет кормить и поить. Без воды он хотя и жук, а прожить не сможет.
Пётр смущённо усмехнулся, отвечал, что жуку дашь какой-нибудь колосок — он и питается неделю. Много ли ему нужно.
Однажды ночью Пётр в окопе задремал, выронил коробок с жуком из сумки. Жук долго ворочался, раздвинул щель в коробке, вылез, пошевелил усиками, прислушался. Далеко гремела земля, сверкали жёлтые молнии.
Жук полез на куст бузины на краю окопа, чтобы получше осмотреться. Такой грозы он ещё не видал. Молний было слишком много. Звёзды не висели неподвижно в небе, как у жука на родине, в Петровой деревне, а взлетали с земли, освещали вокруг всё ярким светом, дымились и гасли. Гром гремел непрерывно.
Какие-то жуки со свистом проносились мимо. Один из них так ударил в куст бузины, что с него осыпались красные ягоды. Старый носорог упал, прикинулся мёртвым и долго боялся пошевелиться. Он понял, что с такими жуками лучше не связываться, — уж очень много их свистело вокруг. Так он пролежал до утра, пока не поднялось солнце. Жук открыл один глаз, посмотрел на небо. Оно было синее, теплое, такого неба не было в его деревне. Огромные птицы с воем падали с этого неба, как коршуны. Жук быстро перевернулся, стал на ноги, полез под лопух, — испугался, что коршуны его заклюют до смерти.
Утром Пётр хватился жука, начал шарить кругом по земле.
— Ты чего? — спросил сосед-боец с таким загорелым лицом, что его можно было принять за негра.
— Жук ушёл, — ответил Пётр с огорчением. — Вот беда!
— Нашёл об чем горевать, — сказал загорелый боец. — Жук и есть жук, насекомое. От него солдату никакой пользы сроду не было.
— Дело не в пользе, — возразил Пётр, — а в памяти. Сынишка мне его подарил напоследок. Тут, брат, не насекомое дорого, а дорога память.
— Это точно! — согласился загорелый боец. — Это, конечно, дело другого порядка. Только найти его — всё равно, что махорочную крошку в океане-море. Пропал, значит, жук.
Старый носорог услышал голос Петра, зажужжал, поднялся с земли, перелетел несколько шагов и сел Петру на рукав шинели. Пётр обрадовался, засмеялся, а загорелый боец сказал:
— Ну и шельма! На хозяйский голос идёт, как собака.
Насекомое, а котелок у него варит.
С тех пор Пётр перестал сажать жука в коробок, а носил его прямо в сумке от противогаза, и бойцы ещё больше удивлялись: «Видишь ты, совсем ручной сделался жук!»
Иногда в свободное время Пётр выпускал жука, а жук ползал вокруг, выискивал какие-то корешки, жевал листья. Они были уже не те, что в деревне. Вместо листьев берёзы много было листьев вяза и тополя. И Пётр, рассуждая с бойцами, говорил:
— Перешёл мой жук на трофейную пищу.
Однажды вечером в сумку от противогаза подуло свежестью, запахом большой воды, и жук вылез из сумки, чтобы посмотреть, куда это он попал.
Пётр стоял вместе с бойцами на пароме. Паром плыл через широкую светлую реку. За ней садилось золотое солнце, по берегам стояли ракиты, летали над ними аисты с красными лапами.
— Висла! — говорили бойцы, зачерпывая манерками воду, пили, а кое-кто умывал в прохладной воде пыльное лицо. — Пили мы, значит, воду из Дона, Днепра и Буга, а теперь попьём и из Вислы. Больно сладкая в Висле вода.
Жук подышал речной прохладой, пошевелил усиками, залез в сумку, уснул.
Проснулся он от сильной тряски. Сумку мотало, она подскакивала. Жук быстро вылез, огляделся. Пётр бежал по пшеничному полю, а рядом бежали бойцы, кричали «ура». Чуть светало. На касках бойцов блестела роса.
Жук сначала изо всех сил цеплялся лапками за сумку, потом сообразил, что всё равно ему не удержаться, раскрыл крылья, снялся, полетел рядом с Петром и загудел, будто подбодряя Петра.
Какой-то человек в грязном зелёном мундире прицелился в Петра из винтовки, но жук с налёта ударил этого человека в глаз. Человек пошатнулся, выронил винтовку и побежал.
Жук полетел следом за Петром, вцепился ему в плечи и влез в сумку только тогда, когда Пётр упал на землю и крикнул кому-то: «Вот незадача! В ногу меня задело!» В это время люди в грязных зелёных мундирах уже бежали, оглядываясь, и за ними по пятам катилось громовое «ура».
Месяц Пётр пролежал в лазарете, а жука отдали на сохранение польскому мальчику. Мальчик этот жил в том же дворе, где помещался лазарет.
Из лазарета Пётр снова ушёл на фронт — рана у него была лёгкая. Часть свою он догнал уже в Германии. Дым от тяжёлых боев был такой, будто горела сама земля и выбрасывала из каждой лощинки громадные чёрные тучи. Солнце меркло в небе. Жук, должно быть, оглох от грома пушек и сидел в сумке тихо, не шевелясь.
Но как-то утром он задвигался и вылез. Дул тёплый ветер, уносил далеко на юг последние полосы дыма. Чистое высокое солнце сверкало в синей небесной глубине. Было так тихо, что жук слышал шелест листа на дереве над собой. Все листья висели неподвижно, и только один трепетал и шумел, будто радовался чему-то и хотел рассказать об этом всем остальным листьям.
Пётр сидел на земле, пил из фляжки воду. Капли стекали по его небритому подбородку, играли на солнце. Напившись, Пётр засмеялся и сказал:
— Победа!
— Победа! — отозвались бойцы, сидевшие рядом.
Один из них вытер рукавом глаза и добавил:
— Вечная слава! Стосковалась по нашим рукам родная земля. Мы теперь из неё сделаем сад и заживём, братцы, вольные и счастливые.
Вскоре после этого Пётр вернулся домой. Акулина закричала и заплакала от радости, а Стёпа тоже заплакал и спросил:
— Жук живой?
— Живой он, мой товарищ, — ответил Пётр. — Не тронула его пуля. Воротился он в родные места с победителями. И мы его выпустим с тобой, Стёпа.
Пётр вынул жука из сумки, положил на ладонь.
Жук долго сидел, озирался, поводил усами, потом приподнялся на задние лапки, раскрыл крылья, снова сложил их, подумал и вдруг взлетел с громким жужжанием — узнал родные места. Он сделал круг над колодцем, над грядкой укропа в огороде и полетел через речку в лес, где аукались ребята, собирали грибы и дикую малину. Стёпа долго бежал за ним, махал картузом.
— Ну вот, — сказал Пётр, когда Стёпа вернулся, — теперь жучище этот расскажет своим про войну и про геройское своё поведение. Соберёт всех жуков под можжевельником, поклонится на все стороны и расскажет.
Стёпа засмеялся, а Акулина сказала:
— Будя мальчику сказки рассказывать. Он и впрямь поверит.
— И пусть его верит, — ответил Пётр. — От сказки не только ребятам, а даже бойцам одно удовольствие.
— Ну, разве так! — согласилась Акулина и подбросила в самовар сосновых шишек.
Самовар загудел, как старый жук-носорог. Синий дым из самоварной трубы заструился, полетел в вечернее небо, где уже стоял молодой месяц, отражался в озёрах, в реке, смотрел сверху на тихую нашу землю.
Осколок
Всегда они жили дружно и вдруг поссорились. Поссорились из-за чепухи. Таня споткнулась в коридоре и уронила охапку дров. Дрова рассыпались со стуком и грохотом. Валька проснулся и заревел. Из комнаты вышла Зоя Петровна, Валькина мама, и закричала на Таню:
— Ты что? Валька всю ночь не спал, а ты, как нарочно, грохочешь…
Таня сначала растерялась, а потом ответила резко:
— И буду грохотать! Я не кошка, впотьмах не вижу. — И ушла в свою комнату, изо всех сил хлопнув дверью.
С итого дня они перестали разговаривать.
Маме Таня ничего не сказала. Зачем ей знать всякие неприятности. Зоя Петровна тоже не стала жаловаться, она очень уставала, и ей было не до этого.
Зоя Петровна работала на заводе, выдавала рабочим зарплату и хлебные карточки. Раньше она ездила на завод трамваем, а теперь ей приходилось, как и всем, ходить пешком.
Рано утром Зоя Петровна отвозила на санках своего четырехлетнего сына Вальку в детский сад и шла на работу. Вечером, возвращаясь, забирала Вальку домой.
— Танюша, — говорила мама, — мы с тобой уже большие, и нам легче, чем Зоечке. Ты ей помогай.
И Таня получала Зое Петровне хлеб, мыла посуду и заботилась о Вальке, если он почему-нибудь оставался дома.
И вот, вместо доброго слова, на неё накричали ни за что ни про что. Обидели её совершенно зря, и мириться она не станет. Хлеб получать она им, так и быть, будет, но в комнату заходить и не подумает. Положит на столе в кухне, и ладно.
Но через два дня Таня так сильно соскучилась по Вальке, что просто не находила себе места. Ведь этого Вальку она знала чуть не с первого дня его рождения. Нянчила его, помогала купать, играла с ним. Когда Валентин Иванович, так называл его Танин папа, уезжал с детским садом на дачу, Таня ездила его навещать. Она сберегала деньги от завтраков и покупала Вальке леденцовых петушков, «Мишек на севере» и другие вкусные вещи.
* * *
Несколько дней Валька не возвращался домой. Стояли сильные морозы, и Зоя Петровна оставляла его ночевать в детском саду. Но потом на улице потеплело, и Валька вернулся домой.
Утром Таня слышала, как Зоя Петровна говорила маме, что у Вальки сильный насморк и она не может вести его в детский сад.
— Я схожу на работу, отпрошусь дня на три и посижу с ним дома, — сказала она и вместе с Таниной мамой вышла на дому.
Таня сидела у себя в комнате и пыталась читать книжку, но не могла. Она думала о том, что рядом, за стеной, в запертой на ключ комнате томится одинокий, простуженный Валька. А ведь они могли бы сидеть вместе, и она показывала бы ему картинки или вырезала из бумаги разные фигурки. И ключи ведь от их дверей одинаковые. Но Зоя Петровна накричала на Таню, обидела её, и Таня ни за что на свете не откроет своим ключом её комнату и не войдёт туда! Ни за что! Но поговорить с Валькой через запертую дверь она может. Таня вышла в коридор, подошла к двери и тихонько окликнула:
— Валька!
— Таня! — обрадовался он. — Таня, иди ко мне!
— Валька, что ты делаешь? — спросила Таня.
— Скучаю, — хриплым от простуды голосом проговорил Валька. — Таня, почему ты к нам не приходишь?
— Мне некогда. Ты будь умником, возьми цветные карандаши и нарисуй котика или собачку.
— Я лучше бемегота нарисую и крокодила, — гудел за дверью Валька.
— Ладно. Только не бемегота, а бегемота. Ты рисуй, а я тебе вырежу два танка, как они идут на фронт бить фашистов…
— А как ты их мне дашь? Мама заперла дверь на ключ, чтобы я не бегал в холодную кухню.
— А я их под дверь подсуну, — пообещала Таня и ушла в свою комнату.
Но не успела она разыскать тетрадку для рисования, как послышался знакомый свистящий звук. И репродуктор тотчас же объявил: «Артиллерийский обстрел района!»
Таня надела пальто. Надо бежать в убежище! А Валька? Разве может она его оставить?!
Быстро отперла дверь своим ключом. Валька стоял у порога. Таня нахлобучила на него шапку, кое-как застегнула шубку, закутала ему ноги одеялом и потащила вниз по лестнице.
Снаряды с воем проносились над их домом и разрывались где-то совсем близко. Но Таня и Валька были уже в убежище. Рядом сидели друзья и знакомые ребята, а с друзьями никогда не бывает так страшно, как одним в пустой квартире.
Валька был очень рад, что снова сидит с Таней, и терпел, когда она вытирала ему нос, застёгивала тугие крючки у шубки и надевала варежки на маленькие озябшие ручонки.
Артиллерийский обстрел продолжался минут двадцать. Когда на улице стало совсем тихо, в убежище заглянула комендант Полина Ивановна и сказала, что можно идти домой.
Таня не спеша поднялась с Валькой по лестнице, отвела его в комнату, раздела и ушла в кухню за бумагой и щепками, чтобы растопить печурку.
Она слышала, как стукнула парадная дверь, как Зоя Петровна пробежала в свою комнату и громко там разрыдалась. Валька подошёл к матери и своим хриплым голоском рассказывал ей:
— Мам… Мы с Таней в убежище были… Я Любочку видел… Мам, ты слушаешь?
Таня стояла в коридоре у дверей и слушала.
Зоя Петровна, вздрагивая от плача, ощупывала Вальки ну голову, плечи, руки. Убедившись, что Валька цел, она вышла из комнаты.
В коридоре было совсем темно, но Зоя Петровна нашла Таню и крепко её обняла.
— Танюша, родная моя… — говорила она. А слёзы всё бежали из её глаз.
Таня молча помогла ей снять пальто и размотать платок. Они вместе вошли в комнату.
Валька возился на коврике со своими игрушками.
Зоя Петровна взяла Таню за руку и подвела к окну. В стекле зияла большая дыра, а вокруг неё расходились лучами трещины.
— Я ведь эту дыру ещё на улице увидела, — сказала Зоя Петровна. — Вспомнила, что заперла Вальку на ключ, и подумала… — Она нагнулась и подняла с пола тяжёлый осколок снаряда.
Таня сказала:
— Не надо больше об этом! Мало ли что было… Осколок этот я сейчас выброшу. И давайте поскорее заклеим окно, воя от него как дует, в Валька и так уже простуженный.
Сластёнка
Шуструю пышнохвостую белочку звали Сластёнка.
Прожила она в партизанском отряде всю зиму. А попала к нам ранней осенью маленьким смешным бельчонком.
Было это так. Фашисты задумали двинуть на партизан танки. Узнав об этом, вышли мы на все те дороги, где вражеские машины могли пройти. Самые мощные дубы и сосны валили на землю, преграждая танкам путь.
В одной из этих сосен было небольшое дупло. Там жила старая белка с бельчатами. Когда сосна упала на дорогу, белка убежала из своего домика, а следом за ней выполз маленький перепуганный бельчонок. Не успел он спрятаться обратно, как кто-то из партизан схватил его в руки.
Я взял маленькую белочку к себе в землянку, и зверёк скоро привык к новой обстановке. Спала белочка в моей шапке. Охотно прыгала ко мне, брала из рук еду.
Больше всего любила белочка сахар, и за это её прозвали Сластёнкой.
Только войдёшь, бывало, в землянку и позовёшь тихонько: «Сластёнка!» — белочка сразу высунет из шапки свою маленькую мордочку с чёрными блестящими глазками да так и замрёт.
Крикнешь ещё раз: «Сластёнка!» — и она уже на плече.
Возьмёшь на ладонь кусочек сахару — Сластёнка на ладони. Схватит сахар передними лапками — и в рот. Потом переберётся опять на плечо. Ты пишешь или разговариваешь с товарищами — Сластёнке и дела нет. Сидит себе и грызёт сахар. Крошечки не уронит, всё подберёт.
Белочка часто отправлялась на прогулку. Пока была ещё совсем маленькой, дальше высокой сосны, что росла возле нашей землянки, не ходила. Побегает, побегает по сосне, сорвёт шишечку — и шмыг в землянку! А как подросла, стала по всему лагерю разгуливать. Только к вечеру домой. Скок на плечо, фыркает, хвостиком трясёт — сахару просит.
Когда наступила весна, сошёл снег, земля покрылась травой и зазеленели деревья, Сластёнка как-то вечером не вернулась домой. Была она уже в то время не маленьким смешным бельчонком, а настоящей взрослой белкой.
— Сбежала наша Сластёнка, — вздыхал начальник штаба. — Некому будет в моих бумагах порядок наводить.
Белочка и в самом деле любила хозяйничать в землянке. Стоило только по забывчивости оставить что-нибудь на столе — непременно всё это окажется в моей смушковой шапке.
Но дня этак через четыре, а может, и через пять белочка прибежала домой. Её трудно было узнать: хвостик чуть не весь облез, на боках висели клочья белёсой зимней шерсти. Белочка линяла.
Да, теперь, когда всё вокруг жило, цвело и пело, когда в наши леса пришла чудесная, молодая красавица весна, не смогла Сластёнка усидеть в землянке. Не смогла, хоть и очень скучала без нас, и особенно, верно, хотелось ей полакомиться сахаром.
На другой день белочка опять пропала и теперь уже не вернулась.
Шли дни, недели, месяцы. Постепенно все забыли про нашу милую баловницу. Только иногда тихими вечерами, если не было боёв, вспомнит кто-нибудь в разговоре: «Где-то теперь наша Сластёнка?..»
Как-то пришлось нам с боем отступать под натиском крупных сил противника. Шли редкой цепочкой через большой сосновый бор. Это было далеко от нашего зимнего лагеря.
От усталости и бессонных ночей я едва плёлся, опустив голову. И вдруг почувствовал лёгкий толчок. Я вздрогнул, оглянулся и увидел, как с моего плеча прыгнула на дерево красная пышнохвостая белочка. Распласталась по стволу головкой вниз, хвостиком кверху и не сводит с меня глаз.
Белочка эта сразу напомнила мне нашу Сластёнку.
— Сластёнка! — тихо позвал я.
Белочка подняла головку, какое-то мгновение словно колебалась, потом красной стрелой пронеслась по воздуху, и вот она у меня на плече.
— Сластёнка! — взволнованно сказал я и нежно погладил её рыжую пушистую шубку.
Только на этот раз, к сожалению, у меня в кармане не нашлось и крошки сахару. Четыре дня вели мы ожесточённые бои с врагом и сами давно не имели во рту и маковой росинки.
Щедрый ёжик
Как-то ночью отправились мы с товарищами в разведку. Темень, дорога незнакомая. Ветер всё время шелестел листвой. Нам приходилось часто останавливаться и прислушиваться: боялись, как бы неожиданно не наткнуться на врага.
Но не убереглись. Только вышли из лесу и десяти шагов не сделали по поляне, как вдруг:
— Хальт!
Мы бросились назад, а фашисты нам вслед из пулемётов да из автоматов. Пули, как мухи, зажужжали возле ушей.
Шагов на сто ушли мы от врага, уже думали, что опасность миновала. И тут-то меня словно палкой ударили по ноге. Я упал. Попробовал было подняться и не смог. Вражеская пуля пробила ногу.
Опершись на плечо товарища, я кое-как проковылял на одной ноге с полкилометра. Идти дальше не было сил. Ещё с километр товарищ пронёс меня на спине. А больше ни я, ни он двигаться были не в состоянии.
Мы заползли в густой кустарник.
— Что ж, — говорю я, — возвращайся в отряд, а я останусь.
— А если фашисты по следу пойдут? — тревожно посмотрел на меня друг.
— Ничего не поделаешь — буду отбиваться, пока хватит патронов...
— А потом?
— А потом? Что ж, потом...
Я не договорил. И так всё было понятно.
Товарищ не хотел оставлять меня одного. Только удостоверившись, что враги больше нас не преследуют, он отправился в партизанский отряд.
Я остался ждать.
Прошёл день. Миновала ночь. Мучила боль в ноге, и пронизывала густая холодная осенняя изморось. А тут ещё стал донимать голод и особенно жажда, Я весь горел и мог бы выпить не ковш, а думается, целое ведро воды, но воды не было ни капли. Изморось только пропитала влагой одежду и землю, на которой я лежал, беспомощно распластавшись, но пить было нечего.
Я знал, что мой друг вернётся с партизанами не раньше, чем дня через четыре. А мне казалось, что сил не хватит прожить ещё и день.
На рассвете неподалёку от меня что-то зашелестело листьями. Я только крепче сжал автомат — подняться не было сил. Прислушался. Хрустнула сухая ветка, ещё явственнее послышался шорох. Я понял — это не человек. Верно, зверюшка какая-нибудь.
И не ошибся. Шагах в двух от меня пробежал круглый, встопорщенный ёж. На иголках у него я заметил какие-то зеленоватые шарики.
Ёж пробрался под густой куст и долго там копошился, хозяйничал. Немного погодя он вышел из-под куста и отправился куда-то по своим делам.
Я догадался, что под кустом у ёжика жильё.
Подтягиваясь на локтях, добрался до куста. Действительно, там была у ежа кладовая.
Первыми попались мне под руку дикие лесные груши.
Пришлось взять с десяток грушек, хоть и не хотелось обижать работягу-ежа. Поев, я почувствовал себя немного лучше и был очень благодарен ёжику.
Скоро ёжик опять вернулся с добычи. Он был весь разукрашен лесными грушками. С минуту удивлённо глядел на меня из-под насупленных бровей, потом направился к своему тайнику. Выйдя оттуда, опять взглянул на меня маленькими глазками. Ёжик, верно, не заметил пропажи, а может, не рассердился на меня за свои грушки.
Весь день и всю ночь ёжика не было. Я решил, что он больше не вернётся к своей кладовой. Но на рассвете ёжик снова пришёл с тремя яблоками, наколотыми на иголки. Подошёл совсем близко ко мне, фыркнул. Мне показалось, что это он пригласил меня полакомиться яблочками. Я охотно принял подарок щедрого друга.
То же было и на следующий день. Ёжик словно подрядился снабжать меня едой — приносил то яблоки, то груши.
Наконец пришли партизаны. Ёжика в это время не было дома. Меня положили на носилки и понесли. Шли лесом. Забывая о боли, я всё время всматривался в кусты. Очень хотелось ещё раз увидеть щедрого ёжика, который так гостеприимно принимал меня в лесу и спас от голода.
Кирюшка
В одном со мной доме, в соседней квартире, жила девочка. Было ей одиннадцать лет, и звали её Кирой.
Все наши жильцы называли её Кирюшкой. Уж очень была она похожа на сорванца-мальчишку. Худенькая, быстроглазая, курчавая и подвижная, как волчок, она минуты не могла усидеть на месте и командовала не только девчонками, но и всеми ребятами нашего двора.
Никто никогда не видел Кирюшку с куклой в руках. Но зато она играла в футбол и в городки и ловко мастерила рогатки.
Помню, сидела я однажды у себя дома и вдруг услышала звон разбитого стекла. Морозный ветер прямо ворвался в комнату. Я побежала за стекольщиком.
В конторе топтались у двери двое самых озорных мальчишек и Кира.
— Это я… — виноватым голосом говорила Кира домоуправу. — Только я совсем не думала разбивать окно. Я просто поспорила с Андреем и Генкой, что собью сосульку у тёти Нади над форточкой. Мне так неприятно… Честное пионерское… Я сейчас побегу искать стекольщика.
Это было зимой, а весной — новый случай. В открытое кухонное окно к нам влетел футбольный мяч. Сначала он запрыгал по столу, сбросал на пол стакан и чашку, потом шлёпнулся в кастрюлю с горячим молоком, выбросил целый сноп молочных брызг и притих.
Я вытащила мяч на кастрюли, бросила его в раковину, а молоко решила отдать кошкам.
В окно я даже не выглянула: знала, что виновники сами найдутся. Явятся, как миленькие, — не пропадать же мячу!
В самом деле, через несколько минут в дверь постучали.
Первая появилась на пороге Кира. Сзади улыбались Андрей и Генка.
Кира вежливо поздоровалась и спросила:
— Можно нам забрать наш мячик? Мы постараемся, чтобы это было в последний раз.
Я отдала им мяч.
…И вдруг эта озорная девчонка, эта Кирюшка совершенно изменилась.
Началась война. Кирин отец ушёл на фронт, мать её стала работать в госпитале. Многих ребят увезли в тыл, а те, что остались, вместе со взрослыми стали оборонять свой дом. Собирали бутылки, ящики, вёдра, наполняли их песком и водой и сносили на чердак, чтобы гасить зажигательные бомбы. Главным командиром в ребячьем отряде была Кира.
В бомбоубежище Кира и её друзья тоже навели порядок. Они заботились о самых маленьких. Притащили детскую мебель, книжки, игрушки. В большом бидоне всегда была свежая вода, и под потолком горела электрическая лампочка. А когда не стало электричества, ребята приносили самодельные лампочки-коптилки.
Как только на Ладожском озере окреп лёд, снова начали вывозить из города людей. Но Кира уехать не согласилась. Она сказала:
— На кого я оставлю маму? Кто ей печку истопит, кто волы принесёт?.. А за Леночкой кто ухаживать будет? Её папа тоже на фронте, а мама больна…
И Кира осталась. Она хозяйничала у себя дома и помогала Леночкиной маме, которая жила со своей годовалой дочкой двумя этажами выше нас.
А тяжёлые блокадные дни складывались в недели, недели в месяцы. Однажды, это было уже в феврале, я, уходя на работу, увидела Киру. Она медленно спускалась по лестнице с ребёнком на руках. По розовому стёганому одеяльцу я догадалась, что Кирюшка несла Леночку. И я поняла: ещё один маленький ленинградец осиротел в осаждённом городе.
Я помогла Кире внести девочку в комнату и развернула одеяло. Леночка была такая маленькая и худенькая, что казалась не годовалым, а пятимесячным, да к тому же ещё очень слабеньким ребёнком. Мы хотели посадить её на диван, но ничего не вышло. Леночка даже не могла держать головку.
Вечером я снова зашла к Кире. В комнате было тепло. Топилась печка-времянка, и на ней грелось ведро с водой. Кира разрезала на куски большую простыню.
— Делаю пелёнки, чтобы завернуть Леночку после купанья, — сказала она.
— Где же ты воду брала? — спросила я. — Неужели ходила на Неву?
Кирюшка усмехнулась:
— Что вы! До Невы далеко, а Леночку одну оставлять нельзя. Я снегу набрала и растопила. У нас во дворе снежок белый-белый! Даже голубой.
Мы вместе купали Леночку. Она с удовольствием вытягивала в воде свои худенькие ручки и ножки и даже старалась улыбнуться.
А потом Кира кормила её с ложечки манной кашей и поила тёплым чаем.
— Хорошо, что крупы у нас чуточку сбереглось, — радовалась Кира.
Когда Леночка уснула, я сказала:
— Надо отдать её в ясли: ты ведь одна всё равно с ней не справишься. В яслях ребятам дают вкусное соевое молоко и рис.
— Нет, — ответила Кира. — В яслях ребят много, а няня одна. А я буду с Леночкой всё время. И мама теперь будет посвободней: в госпитале прибавилось врачей. А молока соевого и рису я достану. Пойду в ясли и попрошу. И никто не откажет.
…Врачей в госпитале, может, и прибавилось, но раненых тоже стало больше, и Кирина мама была занята по-прежнему. Кира одна нянчила Леночку.
А в Ленинград тем временем шла весна, и жить становилось легче. В город привезли продукты и семена — садить огороды; оттаял водопровод; загорелось электричество, и, «звенящий, гремящий, совсем настоящий», пошёл ленинградский трамвай.
В общем, назло озверевшим фашистам, город-герой не только не покорился врагам, но даже постепенно налаживал свою жизнь.
Как-то раз, возвращаясь домой, я ещё издали увидела Кирюшку. Она сидела возле нашего парадного и держала на руках Леночку.
— А мы гуляем, — весело сообщила мне Кира и добавила гордо: — Смотрите, Леночка уже сидит.
В самом деле, одетая в тёплую кофточку, Леночка сидела у Киры на коленях.
— Вот видите! Совсем поправилась Леночка, — радовалась Кира. — А вы говорили: «Не справишься, в ясли её отдай». Ведь говорили, верно?
Конечно, говорила. Потому, что я совсем не знала Киру, нашу ленинградскую девочку.
