Каша из топора / Народная сказка

Хитрая сказка о съедобном топоре, отважном солдате, жадной, но любопытной старушке!

Каша из топора

Старый солдат шёл на побывку. Притомился в пути, есть хочется. Дошёл до деревни, постучал в крайнюю избу:

— Пустите отдохнуть дорожного человека! Дверь отворила старуха.

— Заходи, служивый.

— А нет ли у тебя, хозяюшка, перекусить чего? У старухи всего вдоволь, а солдата поскупилась накормить, прикинулась сиротой.

— Ох, добрый человек, и сама сегодня ещё ничего не ела: нечего.

— Ну, нет так нет,— солдат говорит. Тут он приметил под лавкой топор.

— Коли нет ничего иного, можно сварить кашу и из топора.

Хозяйка руками всплеснула:

— Как так из топора кашу сварить?

— А вот как, дай-ка котёл.

Старуха принесла котёл, солдат вымыл топор, опустил в котёл, налил воды и поставил на огонь.

Старуха на солдата глядит, глаз не сводит.

Достал солдат ложку, помешивает варево. Попробовал.

— Ну, как? — спрашивает старуха.

— Скоро будет готова,— солдат отвечает,— жаль вот только, что посолить нечем.

— Соль-то у меня есть, посоли.

Солдат посолил, снова попробовал.

— Хороша! Ежели бы сюда да горсточку крупы! Старуха засуетилась, принесла откуда-то мешочек крупы.

— Бери, заправь как надобно. Заправил варево крупой. Варил, варил, помешивал, попробовал. Глядит старуха на солдата во все глаза, оторваться не может.

— Ох, и каша хороша! — облизнулся солдат. — Как бы сюда да чуток масла — было б и вовсе объеденье.

Нашлось у старухи и масло.

Сдобрили кашу.

— Ну, старуха, теперь подавай хлеба да принимайся за ложку: станем кашу есть!

— Вот уж не думала, что из топора эдакую добрую кашу можно сварить, — дивится старуха.

Поели вдвоем кашу. Старуха спрашивает:

— Служивый! Когда ж топор будем есть?

— Да, вишь, он не уварился,— отвечал солдат,— где-нибудь на дороге доварю да позавтракаю!

Тотчас припрятал топор в ранец, распростился с хозяйкою и пошёл в иную деревню.

Вот так-то солдат и каши поел и топор унёс!

Приключение в кукурузе (Всеволод Нестайко) / на русском

Вы, конечно, знаете, что есть такой остров — Ява. В Индийском океане. Из тех, что: Ява, Суматра, Борнео, Целебес, Большие Зондские ... Так вот Ява — это не остров. Ява — это мой друг и напарник. Ява Рень. Вон, слышите, носом шмыгает. Так, как он, никто в мире не шмыгает носом.

Чего он Ява, спрашиваете?

Это он себя сам так назвал, когда ему еще и года не было. То ли он, пискун мелкий, хотел сказать «Я Ваня», а получилось «Ява». Или «Иван» у него так прозвучал (на самом деле его Иваном звать), но приклеилось к нему это «Ява» на всю жизнь. Даже милиционер, живущий в нашем селе, так его называет.

У них вообще вся семья интересная.

Отец на скрипке играет. Корова – Контрибуцией зовётся. А дед, старый Рень, охотник заядлый, на охоте, когда стреляет, левый глаз онучей завязывает. Т.к. у него левый глаз без правого не щурится. Как левый прищурит – и правый сразу закрывается. Но и бьет дед с той онучей, ох ведь и бьет! Городские охотники, из тех, что машинами из Киева приезжают, только ахают.

«Вы, дедушка, абсолютный чемпион», — говорят.

В честь старого Реня даже озеро, что возле нашего села, люди Реневым назвали.

Мать Явина — депутат райсовета, звеньевая кукурузоводов.

Как-то Ява с Яришкой, сестренкой своей младшей, поссорился и при всех шлепков ей надавал. Так она, вместо того чтобы заплакать, вдруг как закричит:

— Опозогил! — она ​​букву «р» не выговаривает. — Маму-депутата на все село Опозогил! Загаза чогтова!

Такой шорох подняла — Ява не знал, куда глаза деть. Стоял, стоял, красный, как рак, а потом как даст стрекача — только пятки захлопали.

Но только раз такое было.

Хороший парень Ява. Мой лучший друг.

Выдумщик – каких свет не видел. Все время разные штуки придумывает.

И подводную лодку с дедовой плоскодонки мы с ним мастерили. И «метро» под свинарником рыли. И корову Контрибуцию для боя быков готовили (это после фильма о тореадорах). И чего только мы не делали. Всего и не перечислить.

Но всегда выдумки Явины были романтические и захватывающие. Идеи его зажигали и вдохновляли. И как же я удивился, когда вдруг (это было еще весной) Ява предложил: — Давай, Павлуша, выведем новый сорт кукурузы.

Я уставился на него —  случайно, не заболел. А он ...

— Кукуруза, — говорит, — очень важный сельскохозяйственный продукт, и выведение новых ее сортов — дело большой государственной важности. И вообще селекционеры-Симиренки очень уважаемые люди — не меньше космонавтов. Вон моя мать, глядишь, и депутат, и в Киев на совещания ездит, и в президиуме всегда сидит.

Слушал я, слушал, и не удержался.

— Тыц, — говорю, — на тебя! Такое говоришь — как на собрании. Тоже еще нашел веселое дело — кукурузу выращивать ...

Посмотрел он на меня, поморщился презрительно.

— Ты, — говорит, — Павлуша, болван. Ни черта не понимаешь. Ты знаешь, что бы это для меня было, если бы я изобрел новый сорт кукурузы! Какой это был бы выход! Э-эх! Никакое письмо, никакие штаны не были бы для меня страшны. Стала бы мать меня за штаны или письмо ругать, а я ей только — раз! — новый сорт кукурузы. Она — ах! — и все на свете забыла. Кукуруза — это же дело её жизни. Спасся бы я от письма на веки вечные.

С письмом в Явы была трагедия. Не давалось Яве вот это письмо, или как его еще наша учительница называет — чистописание. Если уж говорить о Явином письме, то, честно говоря, это было грязнописание. И в стенгазете его за это публиковали, и тетради его на специальной доске вывешивали — ничего не помогало. Не мог он быть аккуратным.

Кроме письма, было в Явы еще одно слабое место — брюки. Брюки на Яве горели. Любые новые штаны из любого наипрочнейшего материала за полмесяца превращались в лохмотья. Потому что такой был у Явы характер. Ява не ходил, не бегал, а летал. Если сравнить его характер с авиацией (я летчиком мечту стать!), то характер у Явы был реактивный. Прежде всего не выдерживали таких скоростей и перегрузок штанины. Они обтрёпывались снизу, Ява сокрушенно вздыхал и подстригал их ножницами. К этой парикмахерской процедуре ему приходилось прибегать всё чаще и чаще, штаны постепенно укорачивались, к тому же Ява все время их разрывал, оставляя на заборах целые куски, и вскоре от брюк оставалось одно только название, едва держащееся на шлейке.

Так, выведение нового сорта кукурузы было бы для Явы очень полезным.

— Ты понимаешь, — убеждал он меня, — это же интересно. Может, мы настоящими Симиренко станем. Разве плохо? Нас вся страна узнает.

— Нет, — говорю, — не хочу. Я хочу летчиком. А летчиков-Симиренко не бывает ... Пусть лучше что-то другое. И я не верю, чтобы мы что-то вывели. Это же умными надо быть и знать до черта. Нет!

— Ну и мямля ты, Павлуша.

— А ты трепло!

— А ты сонная муха.

— А ты ... тьфу на тебя!

— И тебя тьфу!

Крепко мы тогда поссорились. Правда, через два дня и помирились, но про кукурузу больше не вспоминали. Сразу после школы я поехал в гости к дяде в другое село, а когда приехал, Явы не застал — он в лагерь к морю отправился. Так мы с ним целое лето почти не виделись. И встретились только, как начались занятия в школе, я, конечно, совершенно забыл о том разговоре, который был у нас весной. И вдруг он говорит:

— Знаешь, Павлуша, а я новый сорт кукурузы таки посадил.

Я даже рот разинул.

— Врё, — говорю. — Где? Как?

— На материнском участке. Вот как ты уехал, все время мозолила мне мысль о кукурузе. Полез я как-то на чердак, искал колесико, что ты мне подарил. А у нас, ты знаешь, на чердаке всегда валяется кукурузных початков до черта. Искал я, искал колесико и вдруг наткнулся на початок. Подскочил. Такой, я тебе скажу, початище — ну как поросенок. Никогда такого не видел. И стрельнуло мне — ой, и это, наверное, новый сорт кукурузы сам вывелся случайно, и никто об этом не знает. Вероятно, мать его среди других початков не заметила, не обратила внимания. Это дело! Именно счастье в руки лезет. Вылущил я с того початка семена. Ох и семена! Если бы я тебе одним семенем по лбу попал — вот такую бы шишку набил ... Пошел я украдкой на материнский участок — именно подходящее место, потому что и удобрения там и земля будь здоров, — повыковыривал то, что было посажено, и целый рядок своим сортом засадил. Еще колышки вставил — для памяти, чтобы не перепутать.

— Ну и что? — нетерпеливо спрашиваю. — Вырос твой сорт?

— Да уж не знаю. Я же в лагерь поехал. Давай вдвоем пойдем сегодня посмотрим. Давай?

— Давай, — говорю, — раз такое дело, надо идти. Тем более, через неделю-полторы кукурузу соберут. Сгребет комбайн твой сорт — как ты его тогда найдешь.

Разговор этот состоялся на большой перемене. А когда кончились уроки, Ява сказал:

— Пойдем.

— Может, — говорю, — сначала пообедаем, а потом.

— Да что там обедать, не умрешь. Мы быстро. Посмотрим только и обратно. И будешь себе хоть до вечера обедать.

Я вижу, что его такое нетерпение взяло, — согласился. Может, действительно парень новый сорт открыл!

Пошли мы.

Вышли за село, на полевую дорогу. На небе — ни облачка. Солнце светит, нежаркое ласковое сентябрьское солнце.

Вдоль дороги сплошной зеленой стеной, как лес, стоит кукуруза, высоченная, метра три, а то и больше. Хорошо в этом году уродила.

Идем мы и идем. Уже и села не видно.

— Долго еще? — спрашиваю.

— Да нет. Еще немного и все.

После этого мы еще добрые километра два шлепали. Наконец Ява говорит:

— Тут. Видишь, табличка.

Действительно, у дороги торчит на колу табличка, а на табличке извилистыми буквами написано:

Кукуруза

Сорт Буковинский № 1

Участок Надежды Рень

Площадь 8,5 га

— Верно, — говорю, — это оно.

— Пошли, — говорит Ява, — теперь вглубь надо.

Свернули мы с пути и — в кукурузу. Ява впереди, я — за ним. И сразу — как в джунгли попали. Ох и густая кукуруза! Руками все время приходится листья разгребать, чтобы по лицу не ударили. А тут еще и портфель мешает — цепляется. Яву я сразу из глаз потерял. Только по шороху слышу, куда идти.

Через некоторое время спрашиваю.

— Ну как? Скоро твой сорт?

— Скоро, скоро, — довольно-таки далеко слышу бодрый Явин голос. Вот реактивщик — вон, уже где.

— Подожди, не спеши так, — кричу, — а то я не вижу, куда идти.

У меня уже дважды портфель из рук выпадал, и щеку я поцарапал об шершавые, как из жести, кукурузные листья.

Наконец снова спрашиваю:

— Ну как? Нашел?

— Нет еще. Густо слишком, — и в голосе, слышу, уже нет той бодрости.

— Слушай, — говорю, — ты становись на четвереньки и ползи. Потому что так никогда тех колышков не увидишь.

Сказал — и сам стал на четыре, портфель в зубы, чтобы не мешал, и пополз, как собака в цирке. Ползу и молчу — с портфелем в зубах много не наговоришь. По сторонам рассматриваю — колышки ищу. И с разгона просто носом в Явины штаны ткнулся. Смотрю, он тоже с портфелем в зубах. Сели мы, портфели изо рта выпустили — стараемся отдышаться.

— Ну что? — спрашиваю.

— Да, знаешь, — говорит растерянно, — очень трудно в этой гуще искать. Где-то тут должно быть, а не могу найти.

— Знаешь, — говорю, — давай планомерно. Прочешем этот кусок по всем правилам. Ты в одну сторону ползи, а я в другую, а потом сойдемся. Кукуруза же квадратно-гнездовым посажена, по квадратам и будем прочесывать. Это очень просто.

Ява сразу повеселел:

— Правильно. Я давно говорил, что ты гений, Павлуша. Только давай портфели здесь оставим, а то очень трудно их в зубах таскать.

Положили мы портфели и расползлись — я в одну сторону, Ява в другую.

Ползу, смотрю. Хоть я и говорил, что это очень просто — по квадратам, но, оказывается, не слишком просто. Если голову у самой земли держишь — так еще видно немного эти квадраты-ряды, а как поднимешь голову — никаких тебе квадратов, одни листья. Не будешь же все время щекой по земле тереться.

Полз я, полз и прямо, и зигзагами, колени уже все постирал, а колышков нету.

— Ява-а! — кричу.

— Ага, — издалека отзывается.

— Давай, — кричу, — назад!

— Давай!

Пополз я обратно. Показалось мне, что назад полз я значительно дольше, чем вперед. Уже давно должен был бы я встретиться с Явой, а его все не видно. И не слышно.

— Ява! — кричу наконец.

— Ага! — слышится далеко справа.

— Ява! — раздраженно кричу я. — Куда ты пополз, пусть тебе… Не туда ты ползешь.

— Это ты, — кричит он, — ты не туда ползешь. Я ползу правильно.

— Да ну тебя! Ползи сюда.

— Это ты сюда ползи!

Так перекликаясь, мы начали подползать друг к другу. Долго подползали. Наконец подползли. Злые оба, как черти.

— Ну, — спрашиваю, — нашел?

— «Нашел»? — передразнивает он. — Если бы нашел, я бы к тебе полз разве? Я бы тебя звал?

— Слушай, — говорю я, — может, ты не кукурузу, может, ты пуговицы посадил, чтобы штаны выросли, врун длинноногий.

— Нос твой я посадил.

— Ну, — говорю, — хватит. Мне твое семиренковство в печенках сидит. Я пошел домой. Я есть хочу. Где мой портфель?

— Там, где ты его положил.

Лег я на землю, начал разглядывать. Пыли наглотался, а портфеля не вижу.

— Это ты, — говорю, — ты виноват. Пополз куда-то. Из-за тебя мы портфели потеряли. Попробуй их теперь найти в такой гуще.

— Это не я, это ты, как тот щенок слепой, пополз по-дурацки и все запутал.

— Ну ладно, — говорю, — ссориться потом будем, давай портфели сначала найдем.

— Ладно, — говорит, — давай, раз ты такой слабак.

И поползли мы искать портфели. Теперь мы не расползались, а держались вместе. Через полчаса мы поняли, что найти портфели в этих кукурузных джунглях не легче, чем колышки. Колени горели огнем. И когда мы наконец поднялись, то чуть не попадали — ноги застыли и подгибались, не хотели держать.

— Ява, — сказал я, — давай плюнем на портфели и пойдем домой. Пообедаем, а потом придем за ними. А то я так есть хочу, что аж голова кружится.

— Знаешь, давай, — сразу согласился Ява, — а то у меня тоже живот к позвоночнику прилип. А после обеда и портфели найдем, и колышки, я думаю, тоже. Пойдем.

И Ява бодро рванул вперед. Я — за ним. Несмотря на боль в ногах, мы шли очень быстро, почти бежали. Кукурузные листья хлестали нас по щекам, лезли в глаза, царапали руки. Но мы не обращали внимания. Мы хотели есть.

Идти становилось все труднее.

— Ява, — сказал я, тяжело дыша, — что-то мы очень долго идем.

Ява молчал.

— Ява, — сказал я, ещё тяжелее дыша — где маршрут?

Ява молчал.

— Ява! — крикнул я, почти задыхаясь, — мы не туда идем.

Ява остановился

— А куда? Ты знаешь, куда?

— Нет, — говорю я, едва держась на ногах, — это ты меня сюда завел. Ты и выводи.

Ява бессильно опустился на землю.

— Я бы вывел, — сказал он, отдуваясь, и лег на спину. — Я бы вывел, если бы ты не начал ползать неизвестно куда не запутал меня. А теперь я не знаю.

— Что ты не знаешь? Что ты не знаешь, диверсанте!

— Не знаю, куда идти. Вот что. Ты же знаешь, какие эти кукурузные массивы, на сколько они километров тянутся. Если так пойти, можно два дня идти и не выйдешь. Совсем заблудиться можно.

— Что ?! Что ты несёшь? Кукуруза — не лес, в кукурузе нельзя заблудиться. Вставай и выводи меня сейчас же. Я есть хочу ... Слышишь?

— Так выходи сам, раз нельзя заблудиться.

— Что — сам? Что — сам? Это же твоя мать кукурузовод. А моя мать доярка. С коровника я тебя, закрыв глаза, выведу.

— Чего ноешь? Дай отдохнуть немного. Разнюнился. А еще летчиком хочешь быть! Какой ты к черту летчик! .. Слюнтяй ты! Труха ты гречневая ... Знал бы твой тезка космонавт Попович, что у него такой земляк ... Эх! Только имя хорошее портит. Отойди, а то врежу!

Наверное, мы бы таки подрались, если бы не такая усталость и не такая ситуация.

Вздохнув, я лег рядом с Явой. И вдруг у меня возникла идея.

— Ява, — говорю, — а что, если вылезти и посмотреть, куда идти.

— Это что тебе — дерево? Это же кукуруза. Злак. Не слышал я, чтобы люди на злаки лазили.

— Ну и что, — говорю. — Гляди, какое толстое! Как бамбук! Может, удержит.

— Ну, лезь.

— Нет, ты лезь. Ты легче — у тебя штаны короче и пуговиц меньше. А я поддержу.

Ява сначала не хотел. Наверное, обидно ему было, что это не он придумал. Он привык, что все идеи ему принадлежат. Потом махнул рукой:

— Ну, давай попробуем.

Мы выбрали самую высокую и самую толстую кукурузину, я прижался к ней спиной, сплел пальцы рук, чтобы удержать Яву, когда он на них ногой станет, и сказал:

— Ты больше на меня опирайся, а за кукурузину только держись.

— Хорошо, хорошо, — сказал Ява и, кряхтя, начал карябкаться на меня. Вот уже коленом на плечо стал, уперся руками о голову ... Ой! — ботинком нос задел. Но я пока молчу, терплю ... Ботинок вдавливается мне в плечо, каблуком ключицу мне проламывает. Я начинаю шататься, колени дрожат, подгибаются, подгибаются ...

— Ява, — кричу, — скорее смотри, я падаю. И ... что-то затрещало, зашумело, завизжало… Будто бомба в кукурузу свалилась.

Я лежу, въехав носом в землю. Во рту — песок, в ушах — песок, глаза припорошены.

Откашливаюсь, отплёвываюсь, протираю глаза и кричу:

— Ява, где ты? Ты жив?

— Жи ... апчхи вой, — и из кучи раструшенной кукурузы высовывается Явина голова.

— Ну что, — спрашиваю, — увидел?

— Фигу, — говорит, — я увидел. Одни листья перед носом. Ява вздохнул.

Я посмотрел в небо.

«Чудеса, — подумал я, — космонавты летают в бесконечном космосе, среди звезд, за сотни километров от земли и — ничего. А мы в кукурузе заблудились. Кино»

— Ява! — вскочил я. — Это ерунда какая-то. Этого не может быть, потому что это невозможно. Еще никто в мире не терялся в кукурузе. Мы просто пошли не в ту сторону. Я хорошо помню, что, когда мы шли, солнце нам било в спину. Идем обратно.

Сначала Ява недоверчиво поглядывал на меня. Но, видимо, я говорил так убедительно, что он встал.

— Как знать, может и правда. Пойдем. И мы поплелись назад.

Ох, как трудно было идти! До чего трудно идти! Мы не ощущали под собой ног. Мы просто механически переставляли их, как ходули. И зачем мы ползали на коленях!

В глазах темнело и зеленело.

Трудно было сказать, сколько мы шли: полчаса, час или два, — и сколько мы прошли: километр, два или десять. Но наконец я не выдержал: — Ява, — говорю, — я больше не могу. Я сейчас упаду. Давай отдохнем.

Мы снова легли на землю. Долго мы лежали.

Было тихо. Только жесткие кукурузные листья шуршали над нами. Даже птиц, даже кузнечиков не было слышно.

— А если мы совсем не выберемся отсюда, — тихо сказал Ява. — И никто не знает, куда мы пошли. И нас не найдут. И мы погибнем. И через две недели комбайн вместе с кукурузой соберет наши косточки.

— Хорошо бы, — говорю, — пообедать. Все-таки дольше бы продержались. А так на утро и помрём.

Вспомнив об обеде мне так захотелось есть, что я чуть не заплакал.

— У нас на обед сегодня борщ и вареники с мясом, — грустно сказал Ява.

— А у нас суп с галушками и жареная курица, — сказал я, едва сдерживая слезы.

Нет, дальше терпеть я не мог.

— Ява, — говорю, — давай звать людей. Давай людей звать, Ява. Но Ява был настойчивее меня.

— Ты что, — говорит, — чтобы смеялись? Здоровые балбесы среди белого дня в кукурузе «Спасите» кричат.

— Пусть, — говорю, — было бы кому смеяться.

— Нет, — говорит Ява, — если уж так, давай лучше петь.

— Давай, — говорю, — хоть петь.

И мы затянули первое, что в голову пришло. А первой вспомнилась песня, которую мы часто слышали по радио.

На пыльных тропинках

далеких планет ... -

жалобно-жалобно выводил Ява.

... останутся наши следы ... -

еще жалобнее подтягивал я.

Долго мы пели. Все песни, какие знали, почти все перепели. Особенно хорошо шли те, что начинались с «ой». «Ой в поле могила», «Ой я несчастный», «Ой, месяц», «Ой, что ты, дуб», «Ой одна я, одна», «Ой в поле рожь». «Ой» — мы рявкали так, будто нас кто-то в бок колол.

Хорошо пошла у нас песня «Ой не шуми, луг, зеленый овраг». Особенно строки «Не плачь, не печалься, молодой казак». Трижды мы пели эту песню, и трижды, когда доходило до этого «не плачь», у меня начинало царапать в горле. Наконец мы совсем охрипли и прекратили пение.

Мы лежали, обессиленные от голода, от песен, от безнадежных мыслей.

Я чего-то засунул руку в карман и вдруг нащупал там что-то твердое. Достал и ахнул. Но это же конфета, которую я еще вчера забыл съесть! Да еще и мятная. Это же и пить меньше будет хотеться.

— Ява, — хриплю, — смотри! Ява глянул и вздохнул:

— Одна?

— Одна.

Конфета слежалась в кармане, подтаяла, обертка прилипла так, что и зубами не отдерешь. Раньше бы я ее, наверное, просто выбросил. Но теперь это была такая ценность, что ой-ой-ой!

Я осторожно раскусил конфету пополам. Но неудачно — одна половинка вышла больше, вторая — меньше. А еще кусать — только крошить.

Я вздохнул и протянул Яве большую.

— Чего? Давай мне ту.

— Нет, — говорю, — бери. Ты больше есть хочешь.

— Почему?

— Потому что, — говорю, — я хорошо завтракал. Яичницу ел, и колбасу, и молоко пил.

— А я картошки целую тарелку, и мясо, и салат из огурцов и помидоров. Значит, ты больше голоден, а не я. Бери.

— Нет. Я еще пирог с яблоками вот такой и варенья блюдце. Возьми.

— А я два пирога, и целый кувшин молока, и стакан сметаны, и творога полтарелки и ...

— А я еще блинов, и груш-гнилушек, и ...

Наши завтраки увеличивались и увеличивались. Если бы их сложить, то вышел бы уже, наверное, дневной рацион слона. Окончилось тем, что Ява от большей половинки очень ловко откусил маленький кусочек и таким образом «порции» сравнялись.

Мы пытались сосать конфету как можно дольше, но через несколько минут во рту уже и вкуса не осталось. Есть захотелось еще больше. И есть, и пить. Особенно пить. Вскоре мы даже забыли о голоде. Пить, только пить хотелось нам. Вот теперь только почувствовали мы себя по-настоящему несчастными. Едва шевелили мы пересохшими губами. Солнце начало садиться. Приближался вечер. Мы с ужасом думали о своем будущем. Мы не видели выхода.

И вдруг прямо с неба, где-то рядом, кто-то очень громко сказал:

— Говорит Киев. Восемнадцатый час. Передаем беседу на тему «Кукуруза в сельском хозяйстве».

Нас — будто кто подбросил.

— Ява, — кричу, — это же радио в селе заговорило. Мы спасены!

А он:

— Павлуша! Побежали, пока говорит. А то замолчит, опять заблудимся.

И мы рванули. Ох и рванули мы! Аж зашумело.

Но не успели мы пробежать несколько шагов, как Ява обо что-то споткнулся и упал на землю. Я с разгона — на него. Очухались, присели, смотрим — а это наши портфели. Ну как в сказке прямо. Мы так и засмеялись глупым счастливым смехом.

Когда мы уже были в селе, Ява задумчиво сказал:

— Радио все-таки это вещь! А я сказал:

— И кукуруза тоже — сила. Особенно колхозная. В хозяйской мы бы ни за что не заблудились!.. И таки надо бы вывести какой-нибудь новый сорт, а? Ну и об этом мы еще поговорим ...

Пригода в кукурудзі (Всеволод Нестайко)

Очень смешной рассказ о друзьях, не на шутку заблудившихся в кукурузе )))

Пригода в кукурудзі

Ви, звісно, знаєте, що є такий острів — Ява. В Індійському океані. Ото, що Ява, Суматра, Борнео, Целебес, Великі Зондські… Ну, так Ява — це не острів. Ява — це мій друг і напарник. Ява Рень. Оно, чуєте, носом шморгає. Так, як він, ніхто в світі не шморгає носом.
Чого він Ява, питаєте?
Та то він себе сам так назвав, коли йому ще й року не було. Чи то воно, пискля мале, хотіло сказати «Я Ваня», а вийшло «Ява». Чи то «Іван» у нього так прозвучало (бо насправді його Іваном звать), але приклеїлось оте «Ява» до нього на все життя. Навіть міліціонер, що живе в нашому селі, так його називає.
У них узагалі вся сім'я інтересна.
Батько на скрипці грає. Корова — Контрибуція називається. А дід, старий Рень, мисливець завзятий, на полюванні, коли стріляє, ліве око онучею зав'язує. Бо у нього ліве око без правого не примружується. Як ліве примружить — праве саме заплющується. Але ж і б'є дід із тою онучею, ох же ж і б'є! Городські мисливці, що машинами з Києва приїжджають, тільки ахають.
«Ви, дєдушка, абсолютний чемпіон», — кажуть.
На честь старого Реня навіть польове озеро, що біля нашого села, люди Реньовим назвали.
Мати ж Явина — депутат райради, ланкова кукурудзоводів.
Якось Ява з Яришкою, сестричкою своєю меншою, посварився і при всіх плескачів їй надавав. Так вона, замість того щоб заплакати, раптом як закричить:
— Опозогив! — вона букву «р» не вимовляє. — Маму-депутата на все село опозогив! Загаза чогтова!
Такого шелесту наробила — Ява не знав, куди очі ховать. Стояв, стояв, червоний, мов рак, а тоді як дав дриза — тільки п'ятами залопотів.
Та то лише раз таке було.
Гарний хлопець Ява. Мій найкращий друг.
Видумляка — якого світ не бачив. Весь час різні штуки вигадує.
І підводного човна з дідової плоскодонки ми з ним майстрували. І «метро» під свинарником рили. І корову Контрибуцію для бою биків тренували (це після фільму про тореадорів). І чого тільки ми не робили. Всього не перелічити.
Але завжди вигадки Явині були романтичні й захопливі. А його ідеї запалювали і надихали. І як же я здивувався, коли раптом (це було ще навесні) Ява запропонував:— Давай, Павлушо, виведемо новий сорт кукурудзи.
Я вирячився на нього — чи, бува, не захворів. А він…
— Кукурудза, — каже, — дуже важливий сільськогосподарський продукт, і виведення нових її сортів — справа великої державної ваги. І взагалі селекціонери-симиренки дуже поважані люди — не менше космонавтів. Он-до моя мати, дивись, і депутат, і в Київ на наради їздить, і в президії завжди сидить.
Слухав я, слухав, а тоді не вдержався.
— Тю, — кажу, — на тебе! Таке говориш — як на зборах. Теж іще знайшов веселу справу — кукурудзу вирощувати…
Подивився він на мене, скривився презирливо.
— Ти, — каже, — Павлушо, довбняк. Ні чорта не понімаєш. Та ти знаєш, що б це для мене було, якби я винайшов новий сорт кукурудзи! Який би це вихід був! Е-ех! Ніяке письмо, ніякі штани не були б для мене страшні. Почала б мати мене за штани або письмо лаяти, а я їй тільки — раз! — новий сорт кукурудзи. Вона — ах! — і про все на світі забула. Кукурудза — це ж її життя. Врятувався б я від письма на віки вічні.
З письмом у Яви була трагедія. Не давалося Яві оте письмо, або як його ще наша вчителька називає — чистописання. Коли вже говорити про Явине письмо, то, чесно кажучи, то було брудно-писання. І в стінгазеті його за це протягували, і зошити його на спеціальній дошці вивішували — нічого не допомагало. Не міг він бути акуратним.
Крім письма, було у Яви ще одне слабке місце — штани. Штани на Яві горіли. Будь-які нові штани з будь-якого найцупкішого матеріалу за півмісяця перетворювалися на саме ґноття. Бо такий уже був у Яви характер. Ява не ходив, не бігав, а літав. Якщо порівняти його характер з авіацією (я льотчиком мрію стати!), то характер у Яви був реактивний. Перш за все не витримували таких швидкостей і перевантажень холоші. Вони обтріпувалися внизу, Ява скрушно зітхав і підстригав їх ножицями. До цієї перукарської справи йому доводилося вдаватися частіше й частіше, штани дедалі коротшали, до того ж Ява весь час їх розпанахував, лишаючи на парканахцілі шматки, і незабаром від штанів лишалася сама тільки назва, яка ледь-ледь держалася на шлейці.
Так, виведення нового сорту кукурудзи було б для Яви дуже корисним.
— Ти розумієш, — переконував він мене, — це ж інтересно. Може, ми справжніми симиренками станем. Хіба погано? Нас уся країна знатиме.
— Нє, — кажу, — не хочу. Я хочу льотчиком. А льотчиків-симиренків не буває… Хай уже щось інше. Та я й не вірю, щоб ми щось вивели. Це ж кебету треба мать і знати до біса. Нє!
— Ну й маруда ж ти, Павлушо.
— А ти тріпло!
— А ти сонна муха.
— А ти… тьху на тебе!
— І на тебе тьху!
Крепко ми тоді посварилися. Правда, за два дні й помирилися, але про кукурудзу більше не згадували. Зразу після школи я поїхав у гості до дядька в інше село, а коли приїхав, Яви не застав — він у табір до моря подався. Так ми з ним ціле літо майже не бачились. І зустрілись тільки, як почались заняття в школі.Я, певна річ, геть зовсім забув про ту розмову що була у нас навесні. І раптом він каже:
— Знаєш, Павлушо, а я ж новий сорт кукурудзи таки посадив.
Я аж рота роззявив.
— Бре, — кажу. — Де? Як?
— На материній ділянці. Ото як ти поїхав, весь час муляла мені думка про кукурудзу. Поліз я раз на горище, шукав коліщатко те, що ти мені подарував. А в нас, ти ж знаєш, на горищі завжди валяється кукурудзяних качанів до біса. Шукав я, шукав коліщатко і раптом натрапив на качан. Аж підскочив. Такий, я тобі скажу, качанище — ну як порося. Зроду такого не бачив. І стрельнуло мені — йой, та це ж, мабуть, новий сорт кукурудзи сам вивівся випадково, і ніхто про це не знає. Певно, мати його серед інших качанів не помітила, не звернула уваги. Оце діло! Саме щастя в руки лізе. Вилущив я з того качана насіння. Ох і насіння! Якби я тобі однією насіниною по лобі вцілив — отакенну ґулю б набив… Пішов я крадькома на материну ділянку, — саме годяще місце, бо ж і добрива там і земля будь здоров, — повиколупувавте, що було посаджено, і цілий рядок своїм сортом засадив. Ще й кілочки повтикав — для пам'яті, щоб не сплутати.
— Ну й що? — нетерпляче питаю. — Виріс твій сорт?
— Та мабуть. Я не знаю. Я ж у табір поїхав. Давай удвох підем сьогодні подивимося. Давай?
— Давай, — кажу, — раз таке діло, треба йти. Тим більше, за тиждень-півтора кукурудзу збиратимуть. Збере комбайн твій сорт — дідька лисого ти його тоді знайдеш.
Розмова ця відбулася на великій перерві. А коли скінчилися уроки, Ява сказав:
— Ходімо.
— То, може, — кажу, — спершу пообідаєм, а тоді.
— Та чого там обідать, не вмреш. Ми швидко. Подивимося тільки й назад. І будеш собі хоч до вечора обідать.
Я бачу, що його така нетерплячка взяла, — погодився. Може, й справді хлопець новий сорт одкрив!
Пішли ми.
Вийшли за село, на польову дорогу. На небі — ні хмарини. Сонце світить, нежарке лагідне вересневе сонце.
Обабіч шляху суцільною зеленою стіною, наче ліс, стоїть кукурудза, височенна, метрів зо три, а то й більше. Добре в цьому році вродила.
Йдемо ми та й йдемо. Вже й села не видно.
— Довго ще? — питаю.
— Та нє. Ще трохи та й уже.
Після цього ми ще добрі кілометри два тьопали. Нарешті Ява каже:
— Отут. Бачиш, табличка.
Дійсно, край шляху стирчить на кілку табличка, а на табличці кривулястими літерами написано:

Кукурудза
Сорт Буковинський № 1
Ланка Надії Рень
Площа 8,5 га

— Вірно, — кажу, — це воно.
— Пішли, — каже Ява, — тепер углиб треба.
Звернули ми з шляху і — в кукурудзу. Ява попереду, я — за ним.І одразу — наче в джунглі потрапили. Ох і густа кукурудза! Руками весь час доводиться листя розсувать, щоб по пиці не вдарило. А тут іще й портфель заважає — чіпляється. Яву я одразу з очей згубив. Тільки за шурхотом чую, куди йти.
За деякий час питаю.
— Ну як? Скоро вже твій сорт?
— Скоро, скоро, — досить-таки далеченько чую бадьорий Явин голос. От реактивщик — бач, уже де.
— Стривай, не спіши так, — гукаю, — а то я не бачу, куди йти.
У мене вже двічі портфель із рук випадав, і щоку я подряпав об шорстке, наче з бляхи, кукурудзяне листя.
Нарешті знову питаю:
— Ну як? Знайшов?
— Ні ще. Густо дуже, — і в голосі, чую, вже нема тої бадьорості.
— Слухай, — кажу, — ти ставай навка-рачки і повзи. Бо так ніколи тих кілочків не побачиш.
Сказав — і собі став на чотири, портфель у зуби, щоб не заважав, і порачкував, наче собака в цирку. Повзу і мовчу — з портфелем у зубах багато не наговориш. Навсібіч роздивляюсь — кілочки шукаю. З розгону просто носом у Явині штани ткнувся. Дивлюсь, він теж із портфелем у зубах. Сіли ми, портфелі з рота повипускали — відсапуємось.
— Ну що? — питаю.
— Та, знаєш, — каже розгублено, — дуже важко у цій гущині шукати. Десь отут повинно буть, а не можу знайти.
— Знаєш, — кажу, — давай планомірно. Прочешемо цей шмат за всіма правилами. Ти в один бік повзи, а я в другий, а потім зійдемось. Кукурудза ж квадратно-гніздовим посаджена, по квадратах і будем прочісувати. Це дуже просто.
Ява зразу повеселішав:
— Правильно. Я давно казав, що ти геній, Павлушо. Тільки давай портфелі тут залишимо, а то дуже важко їх у зубах тягати.
Поклали ми портфелі й розповзлися — я в один бік, Ява в другий.
Повзу й дивлюсь. Та хоч і казав я, що це дуже просто — по квадратах, але, виявляється, недуже просто. Як голову біля самої землі тримати — то ще видно трохи оті квадрати-ряди, а як піднімеш голову — ніяких тобі квадратів, саме листя. Не будеш же весь час щокою по землі тертись.
Рачкував я, рачкував і прямо, і зигзагами, коліна вже всі пообдирав, а кілочків нема.
— Яво-о! — кричу.
— Агов, — здалеку обзивається.
— Давай, — кричу, — назад!
— Давай!
Порачкував я назад. Здалося мені, що назад повз я значно довше, ніж уперед. Уже давно повинен був би я зустрітися з Явою, а його все не видно. І не чуть.
— Яво! — гукаю нарешті.
— Агов! — чується десь далеко праворуч.
— Яво! — роздратовано кричу я. — Куди ти поповз, хай тобі! Не туди ти повзеш.
— Це ти, — гукає він, — це ти не туди повзеш. Я повзу правильно.
— Та ну тебе! Повзи сюди.
— Це ти сюди повзи!
Отак перегукуючись, ми почали підповзати один до одного. Довго підповзали. Нарешті підповзли. Злі обидва, як чорти.
— Ну, — питаю, — знайшов? — Знайшов? Знайшов? — перекривляє він. — Якби знайшов, я б ото до тебе повз хіба? Я б тебе гукав?
— Слухай, — кажу я, — може, ти не кукурудзу, може, ти ґудзика посадив, щоб штани виросли, брехуняко цибатий.
— Носа твого я посадив.
— Ну, — кажу, — досить. Мені твоє сими-ренківство в печінках сидить. Я пішов додому. Я їсти хочу. Де мій портфель?
— Там, де ти його поклав.
Ліг я на землю, почав роздивлятися. Пороху наковтався, а портфеля не бачу.
— Це ти, — кажу, — ти винен. Поповз кудись. Через тебе ми портфелі загубили. Попробуй їх тепер знайти у такій гущині.
— Це не я, це ти, як оте цуценя сліпе, поповз по-дурному і все заплутав.
— Ну, гаразд, — кажу, — сваритися потім будем, давай портфелі спершу знайдемо.
— Гаразд, — каже, — давай, коли ти такий слабак.
І поповзли ми шукати портфелі. Тепер ми не розповзалися, а трималися купи. За півгодини ми втямили, що знайти портфелі у цих кукурудзяних джунглях не легше, ніж оті кілочки. Коліна пекло вогнем. І коли ми нарешті підвелися, то мало не попадали — ноги заклякли і підгиналися, не хотіли держати.
— Яво, — сказав я, — давай плюнем на портфелі й підем додому. Пообідаєм, а тоді прийдем по портфелі. А то я так їсти хочу, що аж у голові паморочиться.
— Знаєш, давай, — зразу погодився Ява, — а то в мене теж живіт до хребта прилип. А по обіді й портфелі знайдем, і кілочки, я думаю, теж. Ходім.
І Ява бадьоро рвонув уперед. Я — за ним. Незважаючи на біль у ногах, ми йшли дуже швидко, майже бігли. Кукурудзяне листя хльоскало нас по щоках, лізло в очі, дряпало руки. Та ми не звертали уваги. Ми хотіли їсти.
Йти ставало дедалі важче.
— Яво, — сказав я, хекаючи, — щось ми дуже довго йдемо.
Ява мовчав.
— Яво, — сказав я, хекаючи ще дужче, — де шлях?
Ява мовчав. — Яво! — крикнув я, майже задихаючись, — ми не туди йдемо.
Ява зупинився:
— А куди? Ти знаєш, куди?
— Нє, — кажу я, ледве тримаючись на ногах, — це ти мене сюди завів. Ти й виводь.
Ява безсило опустився на землю.
— Я б вивів, — сказав він, відсапуючись, і ліг горілиць. — Я б вивів, якби ти не почав повзати хтозна-куди і не заплутав мене. А тепер я не знаю.
— Що ти не знаєш? Що ти не знаєш, диверсанте!
— Не знаю, куди йти. От що. Ти ж знаєш, які ці кукурудзяні масиви, на скільки вони кілометрів тягнуться. Як не туди піти, можна два дні йти і не вийдеш. Зовсім заблудитися можна.
— Що?! Що ти мелеш? Кукурудза — не ліс, у кукурудзі не можна заблудитися. Вставай і виводь мене зараз же. Я їсти хочу… Чуєш?
— То виходь сам, раз не можна заблудитися.
— Що — сам? Що — сам? Це ж твоя мати кукурудзовод. А моя мати доярка. З корівника я тебе, заплющивши очі, виведу. — Чого скиглиш? Дай відпочити трохи. Рознюнився. А ще льотчиком хочеш бути! Який ти в біса льотчик!.. Слинько ти! Потеруха ти гречана… Знав би твій тезко космонавт Попович, що в нього такий земляк… Е! Тільки ім'я хороше паскудиш. Одійди, бо вдарю!
Мабуть, ми б таки побилися, якби не така втома і не така ситуація.
Зітхнувши, я ліг поряд із Явою. І раптом у мене виникла ідея.
— Яво, — кажу, — а що, як вилізти і подивитися, куди йти.
— Що це тобі — дерево? Це ж кукурудза. Злак. Не чув я, щоб люди на злаки лазили.
— Ну то що, — кажу. — Бач, яке товсте! Як бамбук! Може, вдержить.
— Ну, то лізь.
— Ні, ти лізь. Ти легший — в тебе штани коротші й ґудзиків менше. А я підсаджу.
Ява спершу не хотів. Мабуть, прикро йому було, що це не він придумав. Він звик, що всі ідеї йому належать. Потім махнув рукою:
— Ну, давай спробуєм.
Ми вибрали найвищу і найтовщу кукурудзину, я притулився до неї спиною, сплів пальці рук, щоб вдержати Яву, коли він на них ногою стане, і сказав:
— Ти більше на мене спирайся, а за кукуру-дзинутільки держись.
— Добре, добре, — сказав Ява і, крекчучи, почав дряпатись на мене. От уже коліном на плече став, вперся руками об голову… Ой! — черевиком за ніс зачепив. Але я поки що мовчу, терплю… Черевик вдавлюється мені в плече, підбором ключицю мені проламує. Я починаю хитатися, коліна тремтять, підгинаються, підгинаються…
— Яво, — кричу, — швидше дивись, я падаю. І… щось затріщало, зашуміло, завищалоначе бомба в кукурудзу гепнула.
Я лежу, вгрузнувши носом у землю. В роті — пісок, у вухах — пісок, очі запорошені.
Одпирхуюсь, одпльовуюсь, протираю очі й гукаю:
— Яво, де ти? Ти живий?
— Жи… апчхи!., вий, — і з купи потрощеного кукурудзиння висовується Я ви на голова.
— Ну що, — питаю, — бачив?
— Дулю, — каже, — я бачив. Саме волоття перед носом. Ява зітхнув.
Я подивився в небо.
«Чудасія, — подумав я, — космонавти літають у безмежному небі, серед зірок, за сотні кілометрів від землі й — нічого. А ми в кукурудзі заблудилися. Кіно!»
— Яво! — підхопився я. — Це дурниця якась. Цього не може буть, тому що це неможливо. Ще ніхто в світі не заблуджувався у кукурудзі. Ми просто пішли не в той бік. Я добре пам'ятаю, що, коли ми йшли, сонце нам було в спину. Ходімо назад.
Спершу Ява недовірливо поглядав на мене. Але я говорив, мабуть, так переконливо, що він підвівся.
— Хтозна, може й правда. Ходімо. І ми поплентались назад.
Ох, як важко було йти! Леле, як було важко йти! Ми не відчували під собою ніг. Ми просто механічно переставляли їх, як ходулі. І нащо ми ото повзали на колінах!
В очах мигтіло і зеленіло.
Важко було сказать, скільки ми йшли: півгодини, годину чи дві,— і скільки ми пройшли: кілометр, два чи десять. Але нарешті я не витримав:— Яво, — кажу, — я більше не можу. Я зараз упаду. Давай відпочинемо.
Ми знову лягли на землю. Довго ми лежали.
Було тихо. Лише жорстке кукурудзяне листя шурхотіло над нами. Навіть пташок, навіть коників-стрибунців не було чуть.
— А що як ми зовсім не виберемося звідси, — тихо сказав Ява. — І ніхто не знає, куди ми пішли. І нас не знайдуть. І ми загинемо. І за два тижні комбайн разом із кукурудзою збере наші кісточки.
— Було б, — кажу, — пообідать. Все-таки довше б продержались. А так на ранок і повмираєм.
На згадку про обід мені так закортіло їсти, що я мало не заплакав.
— У нас на обід сьогодні борщ і вареники з м'ясом, — сумно промовив Ява.
— А в нас суп із галушками і смажена курка, — сказав я, ледве стримуючи сльози.
Ні, далі терпіть я не міг.
— Яво, — кажу, — давай гукати людей. Давай людей гукати, Яво. Але Ява був стійкіший за мене.
— Ти що, — каже, — щоб сміялися. Здорові гицелі серед білого дня у кукурудзі «рятуйте» кричать.
— Нехай, — кажу, — аби було кому сміятися.
— Ні, — каже Ява, — якщо вже так, давай краще співать.
— Нехай, — кажу, — хоч співать.
І ми затягли перше, що на думку спало. А першою зринула пісня, яку ми часто чули по радіо.
На пыльных тропинках
далеких планет… —
жалібно-жалібно виводив Ява.
…Останутся наши следы… —
ще жалібніше підтягував я.
Довго ми співали. Всі пісні, які знали, майже всі проспівали. Особливо чогось добре співалися ті, що починалися з «ой». «Ой у полі могила», «Ой я нещасний», «Ой не світи, місяченьку», «Ой чого ти, дубе», «Ой одна я, одна», «Ой у полі жито». «Ой» — ми рявкали так, наче нас хто в бік штрикав.
Добре пішла у нас також пісня «Ой не шуми, луже, зелений байраче». Особливо рядки «Не плач, не журися, молодий козаче». Тричі ми співали цю пісню, і тричі, коли доходило до отого «не плач», у мене починало дряпати в горлі. Нарешті ми зовсім захрипли і припинили співи.
Ми лежали, знесилені від голоду, від пісень, від безнадійних думок.
Я чогось засунув руку в кишеню і раптом намацав там щось тверде. Витяг і аж ойкнув. Та це ж цукерка, яку я ще вчора забув з'їсти! Та ще й м'ятна. Це ж і пити менше хотітиметься.
— Яво, — хриплю, — дивись! Ява глянув і зітхнув:
— Одна?
— Одна.
Цукерка злежалася в кишені, підтала, обгортка прилипла так, що й зубами не віддереш. Раніш я б її, мабуть, просто викинув. Але тепер це була така цінність, що ой-йой-ой!
Я обережно розкусив цукерку навпіл. Але невдало — одна частинка вийшла більшою, друга — меншою. А ще кусати — тільки покришиш.
Я зітхнув і простяг Яві більшу.
— Чого це? Давай мені ту.
— Ні, — кажу, — бери. Ти більше їсти хочеш.
— Чому?
— Бо я, — кажу, — добре снідав. Яєчню їв, і ковбасу, і молоко пив.
— А я! Я картоплі цілу тарілку і м'яса, й салат з огірків і помідорів. Значить, ти голодніший, а не я. Бери.
— Ні. Я ще пиріг із яблуками отакенний і варення блюдце. Бери ти.
— А я два пироги, і цілий глечик молока, і склянку сметани, і сиру півтарілки і…
— А я ще млинців, і грушок-гниличок, і…
Наші сніданки збільшувались і збільшувались. Якби їх скласти, то вийшов би вже, мабуть, денний раціон слона. Кінчилося тим, що Ява від більшої частинки дуже ловко відкусив маленький шматочок і таким чином «порції» зрівнялися.
Ми намагалися смоктати цукерку якомога довше, але за кілька хвилин у роті вже й смаку не лишилось. їсти захотілося ще дужче. І їсти, і пити. Особливо пити. Незабаром ми навіть забули про голод. Пити, лише пити хотілося нам. Отепер тільки відчули ми себе по-справжньому нещасними. Ледь ворушили ми пересохлими губами. Сонце почало сідати. Наближався вечір. Ми з жахом думали про своє майбутнє. Ми не бачили виходу.
І раптом просто з неба, десь близько, хтось дуже голосно сказав:
— Говорить Київ. Вісімнадцята година. Передаємо бесіду на тему «Кукурудза в сільському господарстві».
Нас — наче хто підкинув.
— Яво, — кричу, — це ж радіо у селі заговорило. Ми врятовані!
А він:
— Павлушо! Побігли, поки говорить. А то замовкне, знову заблудимось.
І ми рвонули. Ох же ж і рвонули ми! Аж зашуміло.
Та не встигли ми пробігти кілька кроків, як Ява об щось перечепився і гепнувся на землю. Я з розгону — на нього. Прочумались, посідали, дивимося — а то наші портфелі. Ну яку казці прямо. Ми так і засміялися дурним щасливим сміхом.
Коли ми вже були у селі, Ява задумливо сказав:
— Радіо все-таки це вещ! А я сказав:
— І кукурудза теж — сила. Особливо колгоспна. У одноосібницькій ми б чорта заблудилися!.. І таки треба було б вивести який-небудь новий сорт, га? Ну та про це ми ще поговорим…

Троечка за тигра (Леонид Каминский)

В одной из комнат Петя со своим папой перечисляли предметы на букву "Т". И вдруг выяснилось, что среди них есть "тигр"! Как это возможно?

Сказка про грустную тарелочку (Мария Шкурина) / Терапевтические сказки

Терапевтические сказки предназначены для коррекции детских страхов и других психологических проблем. Но это совсем не обозначает, что они неинтересны всем другим детям! Такие сказки нужно непременно обсуждать. Это поможет лучше понимать своего ребенка и стать ему ближе.
"Сказка о грустной тарелочке" Мария Шкуриной предназначена для деток с плохим аппетитом.

Сивка-Бурка / Народная сказка

Народная сказка о волшебном коне, Иванушке-дурачке и прекрасной царевне!

Сивка-Бурка

Было у старика трое сыновей: двое умных, а третий — Иванушка-дурачок.
Посеял старик пшеницу. Выросла пшеница богатая, но повадился ту пшеницу кто-то по ночам есть да топтать. Вот старик и просит сыновей поймать вора.
Приходит первая ночь. Отправился старший сын пшеницу стеречь, да захотелось ему спать, забрался он на сеновал и проспал до утра. На вторую ночь пошел средний сын и так же всю ночку проспал на сеновале.
На третью ночь приходит черёд Иванушке-дурачку идти. Взял он аркан, пришел на межу, сидит, вора дожидается. В самую полночь прискакал в пшеницу разношерстный конь: одна шерстинка золотая, другая — серебряная.
Бежит — земля дрожит, из ноздрей дым столбом валит, из очей пламя пышет. И стал тот конь пшеницу есть да топтать.
Подкрался Иванушка к коню и накинул ему на шею аркан. Рванулся конь изо всех сил — не тут-то было! Стал конь Ивана молить, просит отпустить его на волю. «А если я тебе буду нужен, — говорит конь, — выйди на околицу, свистни три раза и крикни: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой» — я тут и буду.
Отпустил коня Иванушка и взял с него слово пшеницы больше не есть и не топтать.
Скоро после этого созывает царь всех людей на праздник, на три дня. Велит брать с собой лучших коней.
Кто на своём коне до царевнина терема доскочит и с царевниной руки перстень снимет, за того царь царевну замуж отдаст.
Стали собираться на праздник и Иванушкины братья, не то, чтобы самим скакать, а хоть на других посмотреть. Просится и Иванушка с ними.
— Куда тебе, дурак, — говорят братья, — людей, что ли, пугать? Сиди себе на печи да золу пересыпай.
Уехали братья, а Иванушка вышел в поле, свистнул три раза и крикнул: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!» Конь бежит — земля дрожит, из очей пламя пышет, из ноздрей дым столбом валит, прибежал — и стал перед Иванушкой, как вкопанный.
— Ну, — говорит, — влезай мне, Иванушка, в правое ухо, а в левое вылезай.
Влез Иванушка коню в правое ухо, в левое вылез — и стал таким молодцом, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать.
Сел тогда Иванушка на коня и поскакал на праздник к царю.
Прискакал на площадь перед дворцом — народу видимо-невидимо, а в высоком терему, у окна, царевна сидит: на руке перстень — цены нет, собою — красавица из красавиц. Никто до неё скакать и не думает: никому нет охоты шею ломать. Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бедрам, осерчал конь, прыгнул — только на три венца до царевнина окна не допрыгнул.
Удивился народ, а Иванушка повернул коня и поскакал назад. Выехал из города, слез с коня, влез к нему в левое ухо, в правое вылез, стал прежним Иванушкой-дурачком и вернулся домой.
На другой день старшие братья опять на праздник поехали. А Иванушка вышел в поле, свистнул: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!» Прибежал конь и стал перед Иванушкой, как вкопанный. Перерядился опять Иван и поскакал на площадь. Видит — народу на площади ещё больше прежнего, все на царевну любуются, а прыгать никто и не думает: кому охота шею ломать? Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бедрам, осерчал конь, прыгнул — только на два венца до царевнина окна не допрыгнул.
Повернул Иван коня, поскакал назад и вернулся домой.
На третий день прискакал опять Иванушка на праздник. Стегнул коня плёткой, осерчал конь и достал до оконца. Иван поцеловал царевну в сахарные уста, снял с её пальца дорогой перстень и ускакал. Пришел домой, на печку лёг, царевнин перстень на палец надел, а руку эту тряпкой обмотал.
Дня через три зовёт царь всех на пир. Пошел на пир и старик со своей семьей.
В конце пира стала царевна мёдом из своих рук гостей обносить. Подходит к Иванушке.
А на нём платье худое, весь в саже, волосы дыбом, одна рука тряпкой завязана.
— Зачем у тебя, молодец, рука обвязана? — спрашивает царевна. — Развяжи-ка!
Развязал Иванушка руку, а на пальце царевнин перстень!
Взяла царевна Иванушку за руку, подвела к отцу и говорит:
— Вот, батюшка, мой суженый.
Иванушку помыли, причесали, одели в царское платье, и стал он таким молодцом, что отец и братья глазам своим не поверили.
Сыграли свадьбу царевны с Иванушкой и устроили пир на весь мир.

Дружок и обида (Александр Денисенко)

Присмотритесь внимательно... Нет ли рядом с вами Обиды?.. Она легко заводит новые знакомства, входит в доверие... И дружба её бывает очень крепкой... Может вам тоже стоит поступить так же, как Дружок?

Дружок и Обида

Дружок ходил в гости к рыбкам. По вечерам он приходил к озеру и  смотрел, как они играют. А иногда и сам плавал с ними, но только так, чтобы не намочить нос. Очень ему не нравилось мочить нос.
— Был тихий летний вечер. Месяц отражался в воде, деревья шелестели листиками, дружок смотрел, как рыбки гоняются друг за другом, и тихонько радовался. И тут одна рыбка выпрыгнула из воды, ударила хвостом по воде, и брызги полетели прямо на нос Дружку! Он подпрыгнул, заскулил и со всех ног помчался домой!
А пока дружок бежал, к нему в гости пришла Обида. Пришла и говорит:
— Как они могли! Нет, рыбки не твои друзья! Водой, и  прямо в нос!!! Нарочно! Настоящие друзья так никогда бы не сделали! Не ходи к ним больше. Сиди Дружок дома один. Никому нельзя доверять. Дружи со мной! Только я твой настоящий друг.
— Нет — отвечает Дружок — Рыбки заигрались и нечаянно меня водой облили. А пока ты на моих друзей наговаривала, мой нос совсем высох. Уходи, Обида.
Сказал это Дружок, и побежал снова на озеро. Он знал, что на друзей зла держать нельзя! А Обида с тех пор ходит и ищет, к кому бы ещё в гости прийти? 

Красная Шапочка (Братья Гримм) / Аудиосказка

Мы больше знакомы с Красной Шапочкой Шарля Перро. А что же происходило с девочкой по версии братьев Гримм? Сказка немецких сказочников вдвое длиннее )))

Красная Шапочка

Жила-была маленькая, милая девочка. И кто, бывало, ни взглянет на нее, всем она нравилась, но больше всех ее любила бабушка и готова была все ей отдать. Вот подарила она ей однажды из красного бархата шапочку, и оттого, что шапочка эта была ей очень к лицу и никакой другой она носить не хотела, то прозвали ее Красной Шапочкой.
Вот однажды мать ей говорит:
— Красная Шапочка, вот кусок пирога да бутылка вина, ступай отнеси это бабушке; она больная и слабая, пускай поправляется. Выходи из дому пораньше, пока не жарко, да смотри, иди скромно, как полагается; в сторону с дороги не сворачивай, а то, чего доброго, упадешь и бутылку разобьешь, тогда бабушке ничего не достанется. А как войдешь к ней в комнату, не забудь с ней поздороваться, а не то, чтоб сперва по всем углам туда да сюда заглядывать.
— Я уж справлюсь как следует, — ответила матери Красная Шапочка и с ней попрощалась.
А жила бабушка в самом лесу, полчаса ходьбы от деревни будет. Только вошла Красная Шапочка в лес, а навстречу ей волк. А Красная Шапочка и не знала, какой это злющий зверь, и вовсе его не испугалась.
— Здравствуй, Красная Шапочка! — сказал волк.
— Спасибо тебе, волк, на добром слове.
— Куда это ты, Красная Шапочка, собралась так рано?
— К бабушке.
— А что это у тебя в переднике?
— Вино и пирог, мы его вчера испекли, хотим чем-нибудь порадовать бабушку, она больная да слабая, пускай поправляется.
— Красная Шапочка, а где живет твоя бабушка?
— Да вон там, чуть подальше в лесу, надо еще с четверть часа пройти; под тремя большими дубами стоит ее домик, а пониже густой орешник, — ты-то, пожалуй, знаешь, — сказала Красная Шапочка.
«Славная девочка, — подумал про себя волк, — лакомый был бы для меня кусочек; повкусней, пожалуй, чем старуха; но чтоб схватить обеих, надо дело повести похитрей».
И он пошел рядом с Красной Шапочкой и говорит:
— Красная Шапочка, погляди, какие кругом красивые цветы, почему ты не посмотришь вокруг? Ты разве не слышишь, как прекрасно распевают птички? Ты идешь, будто в школу торопишься, — а в лесу-то как весело время провести!
Глянула Красная Шапочка и увидела, как пляшут повсюду, пробиваясь сквозь деревья, солнечные лучи и всё кругом в прекрасных цветах, и подумала: «Хорошо бы принести бабушке свежий букет цветов, — это будет ей, наверно, тоже приятно; еще ведь рано, придти вовремя я успею».
И она свернула с дороги прямо в лесную чащу и стала собирать цветы. Сорвет цветок и подумает: «А дальше вон растет еще покрасивей», — и к тому побежит; и так уходила она все глубже и глубже в лес. А волк тем временем кинулся прямехонько к бабушкиному дому и в дверь постучался.
— Кто там?
— Это я, Красная Шапочка, принесла тебе вино и пирог, открой мне.
— А ты нажми на щеколду, — крикнула бабушка, — я очень слаба, подняться не в силах.
Нажал волк на щеколду, дверь быстро отворилась, и, ни слова не говоря, он подошел прямо к бабушкиной постели и проглотил старуху. Затем он надел ее платье, на голову — чепец, улегся в постель и задернул полог.
А Красная Шапочка всё цветы собирала, и когда она уже их набрала так много, что больше нести не могла, вспомнила она о бабушке и отправилась к ней. Она удивилась, что дверь настежь открыта, а когда вошла в комнату, все показалось ей таким странным, и она подумала: «Ах, боже мой, как мне нынче тут страшно, а ведь я всегда бывала у бабушки с такою охотой!» И она кликнула:
— Доброе утро! — но ответа не было.
Тогда она подошла к постели, раздвинула полог, видит — лежит бабушка, надвинут чепец у нее на самое лицо, и выглядит она так странно, странно.
— Ой, бабушка, отчего у тебя такие большие уши?
— Чтоб лучше тебя слышать!
— Ой, бабушка, а какие у тебя большие глаза!
— Это чтоб лучше тебя видеть!
— Ой, бабушка, а что это у тебя такие большие руки?
— Чтоб легче тебя схватить!
— Ох, бабушка, какой у тебя, однако, страшно большой рот!
— Это чтоб легче было тебя проглотить!
Только сказал это волк, и как вскочит с постели — и проглотил бедную Красную Шапочку.
Наелся волк и улегся опять в постель, заснул и стал громко-прегромко храпеть. А проходил в ту пору мимо дома охотник и подумал: «Как, однако, старуха сильно храпит, надо будет посмотреть, может, ей надо чем помочь». И он вошел к ней в комнату, подходит к постели, глядь — а там волк лежит.
— А-а! Вот ты где, старый греховодник! — сказал он. — Я уж давненько тебя разыскиваю.
И он хотел было уже нацелиться в него из ружья, да подумал, что волк, может быть, съел бабушку, а ее можно еще спасти; он не стал стрелять, а взял ножницы и начал вспарывать брюхо спящему волку. Сделал он несколько надрезов, видит — просвечивает красная шапочка, надрезал еще, и выскочила оттуда девочка и закричала:
— Ах, как я испугалась, как было у волка в брюхе темно-темно!
Выбралась потом оттуда и старая бабушка, жива-живехонька, — еле могла отдышаться. А Красная Шапочка притащила поскорее больших камней, и набили они ими брюхо волку. Тут проснулся он, хотел было убежать, но камни были такие тяжелые, что он тотчас упал, — тут ему и конец настал.
И были все трое очень и очень довольны. Охотник снял с волка шкуру и отнес ее домой. Бабушка скушала пирог, выпила вина, что принесла ей Красная Шапочка, и начала поправляться да сил набираться, а Красная Шапочка подумала: «Уж с этих пор я никогда в жизни не буду сворачивать одна с большой дороги в лесу без материнского позволенья».
Рассказывают еще, что однажды, когда Красная Шапочка опять несла бабушке пирог, заговорил с ней другой волк и хотел было увести ее с большой дороги. Но Красная Шапочка была теперь поосторожней и пошла своим путем прямо, и рассказала бабушке, что встретился ей по дороге волк и сказал «здравствуй» и так злобно посмотрел на нее своими глазами, что, случись это не на проезжей дороге, он съел бы ее.
— Так вот что, — сказала бабушка Красной Шапочке, — давай-ка запрем двери, чтоб не мог он сюда войти.
А тут вскоре и волк постучался и говорит:
— Бабушка, отопри мне, я — Красная Шапочка, пирог тебе принесла.
А они молчат, дверь не открывают. Тогда обошел серый, крадучись, вокруг дома несколько раз, прыгнул потом на крышу и стал дожидаться, пока Красная Шапочка станет вечером возвращаться домой: он хотел пробраться за ней следом и съесть ее в темноте. Но бабушка догадалась, что задумал волк. А стояло у них перед домом большое каменное корыто; вот бабушка и говорит внучке:
— Красная Шапочка, возьми ведро — я вчера варила в нем колбасу — и вылей воду в корыто.
Красная Шапочка стала носить воду, пока большое-пребольшое корыто наполнилось всё доверху. И почуял волк запах колбасы, повел носом, глянул вниз и, наконец, так вытянул шею, что не мог удержаться и покатился с крыши и свалился вниз, да прямо в большое корыто, в нем и утонул он.
А Красная Шапочка счастливо домой воротилась, и никто уже с той поры ее больше не обижал.

Красная Шапочка (Шарль Перро)

Красная Шапочка является народной европейской сказкой. Первым её литературно обработал французский писатель Шарль Перро. Так, под его редакцией она была издана в 1697 году в Париже в книге "Сказки матушки Гусыни".
В видеоролике использовались иллюстрации: Бориса Дехтерёва, Эрика Булатова и Олега Васильева, Степана Ярового, а также Антона Ломаева.

Красная Шапочка

Жила-была маленькая девочка. Мать любила ее без памяти, а бабушка еще больше. Ко дню рождения внучки подарила ей бабушка красную шапочку. С тех пор девочка всюду в ней ходила. Соседи так про нее и говорили:
-Вот Красная Шапочка идет!
Как-то раз испекла мама пирожок и сказала дочке:
— Сходи-ка, Красная Шапочка, к бабушке, снеси ей пирожок и горшочек масла да узнай, здорова ли она.
Собралась Красная Шапочка и пошла к бабушке.
Идет она лесом, а навстречу ей — серый Волк.
— Куда ты идешь. Красная Шапочка? — спрашивает Волк.
— Иду к бабушке и несу ей пирожок и горшочек масла.
— А далеко живет твоя бабушка?
— Далеко, — отвечает Красная Шапочка. — Вон в той деревне, за мельницей, в первом домике с края.
— Ладно, — говорит Волк, — я тоже хочу проведать твою бабушку. Я по этой дороге пойду, а ты ступай по той. Посмотрим, кто из нас раньше придет.
Сказал это Волк и побежал, что было духу, по самой короткой дорожке.
А Красная Шапочка пошла по самой длинной дороге. Шла она не торопясь, по пути останавливалась, рвала цветы и собирала в букеты. Не успела она еще до мельницы дойти, а Волк уже прискакал к бабушкиному домику и стучится в дверь:
Тук-тук!
— Кто там? — спрашивает бабушка.
-Это я, внучка ваша, Красная Шапочка, -отвечает Волк, — я к вам в гости пришла, пирожок принесла и горшочек масла.
А бабушка была в то время больна и лежала в постели. Она подумала, что это и в самом деле Красная Шапочка, и крикнула:
— Дерни за веревочку, дитя мое, дверь и откроется!
Волк дернул за веревочку — дверь и открылась.
Бросился Волк на бабушку и разом проглотил ее. Он был очень голоден, потому что три дня ничего не ел. Потом закрыл дверь, улегся на бабушкину постель и стал поджидать Красную Шапочку.
Скоро она пришла и постучалась:
Тук-тук!
— Кто там? — спрашивает Волк. А голос у него грубый, хриплый.
Красная Шапочка испугалась было, но потом подумала, что бабушка охрипла от простуды, и ответила:
— Это я, внучка ваша. Принесла вам пирожок и горшочек масла!
Волк откашлялся и сказал потоньше:
— Дерни за веревочку, дитя мое, дверь и откроется.
Красная Шапочка дернула за веревочку-дверь и открылась. Вошла девочка в домик, а Волк спрятался под одеяло и говорит:
— Положи-ка, внучка, пирожок на стол, горшочек на полку поставь, а сама приляг рядом со мной!
Красная Шапочка прилегла рядом с Волком и спрашивает:
— Бабушка, почему у вас такие большие руки?
— Это чтобы покрепче обнять тебя, дитя мое.
— Бабушка, почему у вас такие большие уши?
— Чтобы лучше слышать, дитя мое.
— Бабушка, почему у вас такие большие глаза?
— Чтобы лучше видеть, дитя мое.
— Бабушка, почему у вас такие большие зубы?
— А это чтоб скорее съесть тебя, дитя мое!
Не успела Красная Шапочка и охнуть, как Волк бросился на нее и проглотил.
Но, по счастью, в это время проходили мимо домика дровосеки с топорами на плечах. Услышали они шум, вбежали в домик и убили Волка. А потом распороли ему брюхо, и оттуда вышла Красная Шапочка, а за ней и бабушка — обе целые и невредимые.

Сказка на ночь / Как поскорее уснуть / Сказки по телефону (Джанни Родари)

Когда дети хотят уснуть, они часто становятся капризными, а девочка  из сказки Джанни Родари становилась маленькой-маленькой...

Вредные советы / Только для непослушных детей (Григорий Остер)

Полное собрание вредных советов!

Riaba The Hen / Russian folk tale / Курочка Ряба на английском

Нам показалось интересным не только слушать сказки на языке авторов! )) Но и узнать, как бы звучал перевод какой-нибудь до боли знакомой из детства сказки )))
В видеозапись добавлены английские и русские субтитры. Наличие иллюстраций... Не оставит ни одного человека, который не понял бы сюжет ))

Riaba The Hen

Once upon a time there lived an old man and an old woman. They had a hen, Riaba by name.
One day the hen laid an egg. It was not an ordinary egg, but a golden one.
The old man hit it and hit it, but could not break it. The old woman hit it and hit it, but could not break it.
A mouse ran by, waved its tail and the egg fall to the floor. It was broken.
The old man cried, the old woman cried, and the hen cackled:
“Don’t cry the old man! Don’t cry the old woman! I will lay you a new egg, not a golden one, but an ordinary one!”

История иллюстраций сказки "Красная Шапочка"

Здравствуйте, дорогие друзья!
Сегодня мы подготовили для вас необычный ролик с обзором истории иллюстраций сказки «Красная Шапочка». Кто не знает эту сказку? Ее сюжет известен в Италии и Франции ещё со средних веков.

Самый первый образ Красной Шапочки появился в 1851 году. Он выполнен британским художником Джоном Томасом Пилем. Портрет девочки написан в традиционной реалистической технике.

В 1857 году Красная Шапочка красавицей не была. И в воображении Уильяма Эванса Бертона выглядела вот так. Работа выполнена в простой графической технике.

Французский классик гравюры Гюстав Доре проиллюстрировал сборник сказок Шарля Перо, в том числе и Красную Шапочку. Гравюры относятся к 1867 году.

В семидесятые годы 19 столетия англичанин Уолтер Крейн представил своих персонажей сказки.  Художник стал автором основных принципов детских книжных иллюстраций в Великобритании.

К 1880 году относится иллюстрация Томлинсона. К сожалению, сохранилась лишь сцена с охотниками и волком.

Выдающийся шведский живописец Карл Ларссон представил свою Красную Шапочку в 1881 году. Это умиротворяющие теплые картины, а не просто иллюстрации.

В стиле романтического реализма выполнены работы швейцарского художника Альберта Анкера. Они относятся к 1883 году.

Известный английский живописец – символист Джордж Фредерик Уоттс познакомил широкую аудиторию со своей Красной Шапочкой в 1880-е годы.

Красная шапочка Карла Оффтендингера относится к 1890-м годам. Это немецкий художник-иллюстратор.

Ну очень голодным выглядит волк у английского художника Артура Рэкема. Иллюстрация создана в 1909 году.

Работа ирландского живописца Гари Кларка достойна особого внимания. Его Красная Шапочка выполнена в стиле модерн, но в ней уже просматривается влияние движения ар-деко. Она относится к 1923 году.

Красная Шапочка 1942 года. Ее создал американец Густаф Тенгрен. В конце 30-х годов Тенгрен был главным аниматором студии мультипликации Волта Диснея. Из-под его руки вышли мультфильмы: «Бемби», «Белоснежка и семь гномов», «Фантазия».

Французская иллюстратор Андриенна Сегюр работала над образом Красной Шапочки в 1951 году. Работу отличает детальная проработка, она похожа на гравюру в цвете.

Выдающийся советский художник Борис Дехтерёв иллюстрировал сказку в 1977 году. Рисунки выполнены в акварельной технике в романтическом стиле.

Советские иллюстраторы Эрик Булатов и Олег Васильев работали в паре над Красной Шапочкой в 1980 году. Работа художников получилась очень понятной детям. Здесь даже злой волк совершенно нестрашен.

А в 1981 году свою Красную Шапочку представил Степан Яровой. Живописные акварельные работы крымского художника мариниста являются украшением музейных коллекций всего мира.

Работа американской художницы Трины Хайман 1983-го года нам нравится больше всех других. Удивляет то, что иллюстрации выполнены цветными карандашами.

В 1995 году своё видение сказочного персонажа представила австрийская художница Элизабет Звергер. Работы Звергер легко узнаваемы. Она делает акценты только на самых важных элементах.

Николетта Чекколи, итальянская художница работала над Красной Шапочкой в 2004 году. Рисунки выполнены в её собственном художественном стиле.

Незаурядная девочка получилась у венгра Андарса Барануя в 2006 году. Иллюстрации выполнены в стиле компьютерной игры.

Алиса Гуичиарди, профессиональный детский иллюстратор из Италии представила свою Красную Шапочку в 2008 году. Комментарии излишни.

В 2009 году широкая аудитория познакомилась с Красной Шапочкой Кори Годбей. Это американский иллюстратор.

В 2010 году… С внешностью не посчастливилось не только девочке. Под горячую руку мастера угодил и волк. Американский иллюстратор Эдвард Горей выполнил работу в стиле макабр.

Испанский художник Адолфо Серра в 2011 году знакомит нас с фрагментами главных персонажей сказки.

В 2014 году иллюстрации к сказке подготовил известный петербургский художник Антон Ломаев. Книжный график является лауреатом многих премий и наград.

Волшебно красива Красная Шапочка современной итальянской художницы Сильвиа Провантини. Иллюстрации относятся к 2015 году.

Если вам было интересно — ставьте лайк и подписывайтесь на наш канал! Спасибо, что вы с нами.

Дом дядюшки Пьера | Сказки улицы Брока | Пьер Грипари | Читать

Французская сказка полная мистики и загадок. Вы знаете откуда берутся призраки? Чем они занимаются по ночам? Вы знаете, что призраки считают себя живыми? Увлекательная сказка Пьера Грипари "Дом дядюшки Пьера" из цикла "Сказки улицы Брока" для вас, дорогие друзья!

Дом дядюшки Пьера

В одной французской деревушке жили два брата, богатый и бедный. Богатый был холост, а бедный женат. Богатый жил на ренту и не работал, а бедный был батраком. Бедный так и не смог обзавестись собственным домом и жил вместе с женой на хуторе у своего хозяина, в то время как богатый владел огромным домом, меньше чем в километре от деревни, за кладбищем.
Бедняк был отзывчивым малым, готовым услужить любому. За это люди его любили, хотя порой и смотрели на него свысока. А богач был черствым и замкнутым человеком, да к тому же скрягой; местные жители относились с почтением к его богатству, но его самого никто не любил.
Однажды утром хозяин сказал батраку:
— Зима на носу, основные работы закончены, делать тебе у меня больше нечего, а я не могу платить за безделье. Забирай жену и уходи.
Что делать? Куда идти? Взял бедняк жену и отправился к своему богатому брату.
— Хозяин нас прогнал, — сказал он ему, — и перезимовать нам негде. Не приютишь ли меня с женой до весны?
Богач поморщился. Он привык к одиночеству и покою в своем большом доме. Но не оставишь же родного брата за дверью!
— Что ж, заходите и располагайтесь, — сказал он гостям. — Спать будете в спальне, наверху, а я — внизу, в большой комнате. Но я оставляю вас у себя при одном условии.
При каком? — спросили супруги.
— Если вы не будете выходить из своей комнаты вечером после ужина, и спать будете ложиться не позже девяти часов.
— Хорошо, — согласился бедняк. И в тот же день перенес свои нехитрые пожитки в комнату на втором этаже.
Так они и зажили. Три месяца, изо дня в день, жена бедняка кухарничала, а сам он с утра до вечера бродил по деревне в поисках какой-нибудь работы. Богатый же всё это время ничего не делал, погруженный в свои мысли. Они вместе ужинали, и после еду, убрав со стола, бедняк с женой желали богачу доброй ночи и поднимались к себе в спальню. Но хозяин дома не ложился допоздна, и керосиновая лампа в его большой комнате горела далеко за полночь.
— И что он там делает, так поздно, один-одинешенек? — допытывалась жена у бедняка.
— Что хочет, то и делает, — отвечал ей муж, — он у себя дома.
Но женщине не терпелось всё разузнать. Как-то вечером, когда часы пробили одиннадцать, она босиком и не зажигая огня бесшумно спустилась по лестнице. Дверь в большую комнату была приоткрыта. Женщина тихо подкралась к ней и увидела, что мужнин брат сидит за большим столом, а перед ним — железный ящичек, из которого он вынимает золотые монеты и укладывает столбиком, одну на другую.
Жена бедняка вернулась в спальню и сказала мужу:
— Я знаю, чем занят твой брат.
— Что же он делает?
— Считает золото!
— Ну и что? В конце концов, это его золото!
Миновал декабрь, потом январь. Однажды в середине февраля женщина спустилась поутру на первый этаж, чтобы разжечь огонь и сварить кофе. Богач ещё спал. Она подошла к его кровати и вдруг увидела, что он мёртв.
Бедняк был искренне опечален, узнав, что ночью его брат скоропостижно скончался. Братья любили и уважали друг друга, несмотря на разницу в характерах.
Тем же утром чета отправилась к нотариусу. У богача детей не было, и всё его добро должно было отойти брату-бедняку, который, стало быть, уже не был бедным.
После обеда разбогатевшие супруги решили обследовать свой дом. Они нашли столько наличных денег и ценных бумаг, что жизнь их теперь была обеспечена до конца дней.
Но женщине не давали покоя золотые монеты.
— В этом доме спрятано золото, — повторяла она. — Я уверена. Я его видела!
Они обыскали весь дом, от подвала до чердака, но не нашли ни золота, ни железного ящичка.
— Уж не приснилось ли тебе всё это? — спросил муж.
— Не приснилось! — огрызнулась жена. — Я собственными глазами видела золото, золотые монеты, в маленьком железном ящичке, похожем на коробку из-под пирожных… Куда же он его спрятал?
— Ну, что поделаешь! — сказал муж. — Впрочем, мы можем обойтись и без этого золота. Мы и так очень богаты.
Вечером следующего дня, после похорон, супруги впервые не поднялись в спальню и, отужинав, остались в большой комнате на первом этаже. Они засиделись до полуночи. Едва смолк двенадцатый удар часов на деревенской церкви, как позади них раздался суровый голос:
— Что вы здесь делаете?
Супруги обернулись: это был богач, вернее, его призрак, но выглядел он совсем как живой.
— Это ты, Пьер? — вскричал бедняк.
Призрак не удостоил его ответом.
— Кажется, мы с вами договорились, что каждый вечер вы будете ложиться спать в девять часов…
— Ведь ты же умер! — возразил бедняк.
— О чём это ты? — спросил призрак громовым голосом.
— Я говорю, что ты умер!
— Что за басни?
— Вы умерли, и это не басни! — резко ответила женщина. — Вы что, ничего не помните? Даже то, что вас утром хоронили?
От этих слов призрак пришел в ярость.
— Бред! — закричал он. — Вы всё это выдумали, чтобы завладеть моим добром! Вот ваша благодарность за моё гостеприимство! Не воображайте, что я вам поверю! Марш в спальню, да побыстрей!
Обескураженные супруги поднялись в свою комнату. Бедняк разделся, забрался в постель и спросил у жены:
— Что ты возишься? Ложись!
— Всё-таки я должны посмотреть, что он там делает, — ответила женщина.
— Не ходи туда, — сказал муж, — это опрометчиво!
— Жена пожала плечами:
— Почему? Что он, по-твоему, мне сделает?
Как и в первый раз, босиком и не зажигая огня, она спустилась по лестнице и, как тогда, заглянув в полуоткрытую дверь, увидела брата своего мужа — тот расположился за большим столом и пересчитывал золотые монеты. Однако на сей раз он её обнаружил. Едва женщина посмотрела на него, он обернулся к дверям и крикнул:
— Ну что ещё?
Испуганная женщина опрометью взлетела на второй этаж.
— Так чем он занят? — поинтересовался муж.
— Опять считает золото, — ответила жена.
На следующий день они отправились к деревенскому священнику за советом, как быть дальше. Кюре выслушал их с большим вниманием и сказал:
— Случай редкий, но время от времени так бывает. Сильная страсть, благородная или дурная, может помешать душе усопшего найти вечный покой. Ваш брат очень любил своё золото. Вот почему призрак его будет приходить по ночам считать и пересчитывать золотые монеты…
— Да ведь он умер!
— Умер, но не примирился со своей смертью. Он на желает её признавать. И как бы вы ни доказывали ему это, он откажется увидеть истину. Здесь его удерживает скаредность. Имейте же к нему жалость, он и так страдает!
— Значит, ничего нельзя изменить?
— Ничего. Всё будет продолжаться до того дня, пока он сам не признает бессмысленность своих поступков. Тогда вы от него избавитесь. Однако такое может случиться и через сотни лет!
Супруги поняли, что бесполезно на чём-либо настаивать. В любом случае, жалеть их не приходилось — у них теперь было вдоволь денег и ценных бумаг, перешедших от покойного. Они купили в деревне землю и маленький дом, в котором и поселились; им теперь не грозила нужна — муж обрабатывал землю, а жена вела хозяйство.
Весной у них родился мальчик, а год спустя — девочка. Дети росли, начали ходить и говорить. Потом пошли в школу. Каждое воскресенье, после полудня, они убегали на прогулку, и каждый раз мать их предупреждала:
— Не смейте ходить на кладбище и никогда не подходите к дому вашего дяди Пьера. Он очень рассердится.
Больше она ничего им не говорила, поскольку не хотела их слишком запугивать.
Однажды весенним вечером внезапно началась гроза, а дети как раз находились за кладбищем. Дождь полил как из ведра, сверкали молнии, небо почернело, свет померк и казалось, что грозе не будет конца.
— Давай спрячемся в этом доме, — попросила девочка.
Мальчик, который уже не раз слышал про дом дядюшки Пьера, остановился в нерешительности. Потом он сказал себе, что деревня ещё далеко, что его маленькая сестра может простудиться, и что дядя Пьер, если у него есть хоть чуточку радушия, не сможет им отказать и приютит их, пока не кончится гроза.
Дети вошли в большую комнату на первом этаже. Они обнаружили в ней незастеленную кровать, к которой, казалось, долгие годы никто не прикасался. Они разделись, развесили на спинках стульев промокшие одёжки, а сами улеглись на сухие простыни и заснули.
Они спали и спали, пока не были разбужены недовольным голосом:
— Что вы здесь делаете?
— Извините, господин, — сказал мальчик, — мы вошли сюда, чтобы укрыться от грозы. Мы не хотели здесь оставаться надолго. Мы просто заснули.
— Я прекрасно вижу, что вы заснули. Кто вы? Как вас зовут?
Мальчик назвал своё имя, потом имя сестры и их фамилию. Призрак удивился:
— Стало быть, вы мои племянники?
— Да, дядюшка.
— Теперь мне всё ясно! Это мой брат послал вас сюда! Чтобы шпионить ща мной. И, может быть, меня ограбить!
— Уверяю вас, дядюшка, вы ошибаетесь! Напротив, наши родители строго-настрого приказали нам никогда к вам не приходить. Это я во всём виноват.
— Ваши родители приказали… Ваши родители приказали… А почему, извольте вас спросить? Я что — людоед?
— Не знаю… Наверное, чтобы вас не беспокоить…
— Ах, вот как! Ну, хорошо, я знаю, почему они вам так приказали. Чтобы вы меня боялись! Вот почему они хотят, чтобы все считали меня мертвецом, они хотят завладеть моим золотом… Каким золотом? Здесь нет никакого золота! Что мне с ним делать?.. Но я не мертвец! Нет! До тех пор, пока я здесь, у них не будет ни гроша! Впрочем, здесь и нет ни гроша, ничего здесь нет! Ничего, кроме четырёх стен! Скажи об этом своему отцу. Понял?
— Да, дядюшка…
— Чего вы ещё ждёте? Одевайтесь — и марш отсюда!
Дети, не понявшие ни слова из этой речи, оделись и бросились к дверям. Призрак остановил их:
— Куда вы? Дождь ещё не кончился. Оставайтесь здесь! И раздевайтесь — ваша одежда ещё не высохла! Кто скажет, что у меня нет сердца? Садитесь у огня!
— Здесь нет никакого огня! — возразил мальчик.
— Нет огня? А теперь?
Призрак взмахнул рукой, и в камине вспыхнуло пламя.
— Возьмите по одеялу. Придвигайтесь поближе. Согревайтесь! Раз уж вы мне помешали, я не смогу сегодня ночью работать. Я тоже погреюсь. Целый вечер пропал по вашей милости!
— Извините нас, дядюшка!
— Помолчите! Разве я вас о чем-нибудь спрашиваю? О, я-то знаю! Знаю кучу желающих, которые хотели бы знать… Но они ничего не узнают. Что вы себе думаете? Что я вам открою мои маленькие тайны? Нашли дурака! Да и нет здесь никаких тайн… Ничего здесь нет, кроме четырёх стен. Ничего больше… Ничего больше…
Они сидели втроем у огня — дети, завернутые в одеяла, и старик, что-то ворчавший вполголоса скорее себе, чем им. Был поздний час, и мальчик задремал на своём стуле, согретый огнем камина и усыплённый бесконечным бормотанием дядюшки Пьера.
Его разбудил взрыв смеха. Смеялась его маленькая сестра. Мальчик тотчас открыл глаза и остолбенел: дядюшка Пьер прикорнул в кресле, а девочка решила взобраться к нему на колени — она поднялась, подошла к креслу, и, пытаясь ухватиться за неосязаемое тело призрака, с хохотом провалилась сквозь дядюшку!
Мальчик не на шутку перепугался. Не потому, что дядя Пьер оказался неосязаемым — в конце концов, всё бываем! — а потому, что он, дядюшка, может рассердиться и подумает, что девочка относится к нему без должного уважения.
— Простите её, — пробормотал мальчик, — она просто хотела поиграть…
Однако дядя Пьер его не слушал. Он тоже проснулся и изумленно смотрел на малышку, которая, смеясь, уселась внутри него и хохотала, болтая в воздухе голыми ножками.
— Так это правда, — прошептал он, — так это правда…
Потом его взгляд остановился на мальчике, и он озабочено спросил:
— Тебя это тоже веселит?
— Нет, дядюшка.
— Тебя это пугает?
— Нет, дядюшка.
Дядя Пьер поджал губы, потом на его лице промелькнула усмешка, и он вновь обратился к мальчику:
— Ты знаешь, что такое призрак?
— Нет, дядюшка.
Воцарилось молчание. Девочка успокоилась, призрак впал в задумчивость. Потом он поднялся с кресла и сказал:
— Подождите, я сейчас вернусь.
Он вышел. Тогда девочка, оставшаяся одна в кресле, испугалась и заплакала, и мальчик усадил её к себе на колени. Минут через пять призрак вернулся; он принёс железный ящичек и положил его на стол.
— Утром отдайте это родителям. А теперь ложитесь спать. Прощайте!
Дети забрались в постель и почти сразу заснули. Когда же они проснулись, солнце стояло высоко в небе, а дядюшка Пьер исчез. Одежки за ночь высохли, брат и сестра надели их и побежали домой, унося с собой железный ящичек, полный золотых монет.
В деревне есть люди, которые утверждают, что ящичка никогда на свете не было, и что вся эта история детям просто приснилась. Что до золота, то я ничего не могу утверждать наверняка, поскольку ничего не могу проверить. Но точно знаю. Что с этого дня призрак дядюшки Пьера никогда больше не наведывался в его старый дом.