Осенние сказки читать | Аудиосказки с картинками | Сказки про осень

Осенью природа преображается, созревает урожай, отлетают птицы... Послушайте сборник осенних сказок и вам точно будет, что обсудить со своим ребенком!


В сборник включены: 00:00 — Яблоко (Владимир Сутеев) 04:44 — Осенняя сказка (Сергей Козлов) 08:45 — Осенние корабли (Сергей Козлов) 17:38 — Медведь-половинщик (Русская народная сказка) 21:16 — Серая Шейка (Дмитрий Мамин-Сибиряк) 42:00 — Лягушка-путешественница (Всеволод Гаршин) 55:07 — Три поросёнка (Сергей Михалков) 01:10:17 — Лесная сказка (Наталья Похиленко)

Яблоко

Стояла поздняя осень. С деревьев давно облетели листья, и только на верхушке дикой яблони ещё висело одно-единственное яблоко. В эту осеннюю пору бежал по лесу Заяц и увидел яблоко. Но как его достать? Яблоко высоко висит — не допрыгнешь! — Крра-крра! Смотрит Заяц — на ёлке сидит Ворона и смеётся. — Эй, Ворона! — крикнул Заяц. — Сорви-ка мне яблоко! сказка про последнее яблоко Ворона перелетела с ёлки на яблоню и сорвала яблоко. Только в клюве его не удержала — упало оно вниз. — Спасибо тебе, Ворона! — сказал Заяц и хотел было яблоко поднять, а оно, как живое, вдруг зашипело… и побежало. Что такое? Испугался Заяц, потом понял: яблоко упало прямо на Ежа, который, свернувшись клубочком, спал под яблоней. Ёж спросонок вскочил и бросился бежать, а яблоко на колючки нацепилось. заяц гонится за ежом — Стой, стой! — кричит Заяц. — Куда моё яблоко потащил? Остановился Ёжик и говорит: — Это моё яблоко. Оно упало, а я его поймал. Заяц подскочил к Ежу: — Сейчас же отдай моё яблоко! Я его нашёл! К ним Ворона подлетела. — Напрасно спорите, — говорит, — это моё яблоко, я его себе сорвала. Никто друг с другом согласиться не может, каждый кричит: — Моё яблоко! Крик, шум на весь лес. И уже драка начинается: Ворона Ежа в нос клюнула, Ёж Зайца иголками уколол, а Заяц Ворону ногой лягнул… Вот тут-то Медведь и появился. Да как рявкнет: — Что такое? Что за шум? Все к нему: — Ты, Михаил Иванович, в лесу самый большой, самый умный. Рассуди нас по справедливости. Кому это яблоко присудишь, так тому и быть. И рассказали Медведю всё, как было. Медведь подумал, подумал, почесал за ухом и спросил: — Кто яблоко нашёл? — Я! — сказал Заяц. — А кто яблоко сорвал? — Как р-раз я! — каркнула Ворона. — Хорошо. А кто его поймал? — Я поймал! — пискнул Ёж. — Вот что, — рассудил Медведь, — все вы правы, и потому каждый из вас должен яблоко получить… — Но тут только одно яблоко! — сказали Ёж, Заяц и Ворона. — Разделите это яблоко на равные части, и пусть каждый возьмёт себе по кусочку. И все хором воскликнули: — Как же мы раньше не догадались! Ёжик взял яблоко и разделил его на четыре части. Один кусочек дал Зайцу: — Это тебе, Заяц, — ты первый яблоко увидел. Второй кусочек Вороне отдал: — Это тебе, Ворона, — ты яблоко сорвала. Третий кусочек Ёжик себе в рот положил: — Это мне, потому что я поймал яблоко. Четвертый кусочек Ёжик Медведю в лапу положил: — А это тебе, Михаил Иванович… — Мне-то за что? — удивился Медведь. — А за то, что ты нас всех помирил и уму-разуму научил! И каждый съел свой кусочек яблока, и все были довольны, потому что Медведь рассудил справедливо, никого не обидел.

Осенняя сказка

С каждым днем все позднее светало, и лес стал таким прозрачным, что казалось: обшарь его вдоль и поперек — не найдешь ни одного листика. — Скоро и наша береза облетит, — сказал Медвежонок. И показал лапой на одинокую березу, стоящую посреди поляны. — Облетит... — согласился Ёжик. — Подуют ветры, — продолжал Медвежонок, — и она вся так и затрясется, а я буду во сне слышать, как падают с нее последние листья. А утром проснусь, выйду на крыльцо, а она — голая! — Голая... — согласился Ёжик. Они сидели на крылечке медвежачьего домика и смотрели на одинокую березу посреди поляны. — Вот если бы на мне весной вырастали листья? — сказал Ёжик. — Я бы осенью сидел у печки, и они бы ни за что не облетели. — А какие бы ты хотел листья? — спросил Медвежонок. — Березовые или ясеневые? — Как у клена? Тогда бы я осенью был рыжий-рыжий, и ты бы меня принял за маленького Лисенка. Ты бы мне сказал: «Маленький Лисенок, как поживает твоя мама?» А я бы сказал: «Мою маму убили охотники, а я теперь живу у Ёжика. Приходи к нам в гости?» И ты бы пришел. «А где же Ёжик?» — спросил бы ты. А потом, наконец, догадался, и мы бы долго-долго смеялись, до самой весны... — Нет, — сказал Медвежонок. — Лучше, если бы я не догадался, а спросил: «А что. Ёжик пошел за водой?» — «Нет?» — сказал бы ты. «За дровами?» — «Нет?» — сказал бы ты. «Может, он пошел к Медвежонку в гости?» И тут бы ты кивнул головой. А я бы пожелал тебе спокойной ночи и побежал к себе, потому что ты ведь не знаешь, где я теперь прячу ключ, и тебе пришлось бы сидеть на крыльце. — Но я же ведь остался бы у себя дома! — сказал Ёжик. — Ну, так что ж! — сказал Медвежонок. — Ты бы сидел у себя дома и думал: «Интересно, это Медвежонок притворяется или по-настоящему не узнал меня?» А я бы пока сбегал домой, взял маленькую баночку меда, вернулся к тебе и спросил: «А что. Ёжик еще не возвращался?» А ты бы сказал... — А я бы сказал, что я и есть Ёжик! — сказал Ёжик. — Нет, — сказал Медвежонок. — Лучше бы ты ничего такого не говорил. А сказал так... Тут Медвежонок запнулся, потому что с березы посреди поляны вдруг сорвалось сразу три листика. Они немного покружились в воздухе, а потом мягко опустились в порыжевшую траву. — Нет, лучше бы ты ничего такого не говорил, — повторял Медвежонок. — А мы бы просто попили с тобой чай и легли спать. И тогда бы я во сне обо всем догадался. — А почему во сне? — Самые лучшие мысли ко мне приходят во сне, — сказал Медвежонок. — Вон видишь: на березе осталось двенадцать листиков. Они уже никогда не упадут. Потому что вчера ночью я во сне догадался, что сегодня утром их надо пришить к веточке. И пришил? — спросил Ёжик. — Конечно, — сказал Медвежонок. — Той самой иголкой, которую ты мне подарил в прошлом году.

Осенние корабли

Летели листья, гудел ветер, была в лесу осень... Ёжик вышел из своего домика с коромыслом через плечо и пошел к роднику. Вода в роднике была синяя, холодная и блестела, как зеркало. Ёжик сел на берегу и поглядел в воду. Из воды на Ёжика глянул грустный Ёжик и сказал: — Ёжик, Ёжик, ты зачем пришел? — За водой, сказал Ёжик, который сидел на берегу. — А зачем тебе вода? — Море сделаю. — А зачем тебе море? — Будет у меня дома свое море: проснусь, а оно шумит, засыпать буду, а оно — шевелится! — А где твои корабли? — Какие корабли? — Как же? По морю обязательно должны плавать корабли. «Верно, — подумал Ёжик, который сидел на берегу. — Про корабли я и забыл». Он встал, набрал воды, нацепил ведра на коромысло и пошел домой. Осенний лес шумел по-осеннему, елки стояли хмурые, с деревьев сыпались листья. — Белка! — крикнул Ёжик, увидев Белку. — Где мне взять корабли? — Какие корабли? — спросила Белка. — Понимаешь, скоро зима, а я один и один — скучно мне! — Всем скучно, — сказала Белка. — На то и зима. Чем ты лучше других? — Я... — Возьми нитку, — перебила его Белка, — и иголку. Как проснешься, вдевай нитку в иголку и выдергивай — так и день пройдет. — Нет, — сказал Ёжик, — у меня море будет! Проснусь, а оно — шумит, повернусь с боку на бок, а оно — шевелится! — Значит, у тебя — море, а у всех — вдевай нитку в иголку и выдергивай? Сам ищи свои корабли! — и убежала. А Ёжик, печальный такой, пошел к дому. Из-за елки вылез Медвежонок. — Здорово, Ёжик! — крикнул он. — Ты куда идешь? — Погоди, сказал Ёжик. Вошел в дом, вылил воду в ушат и вышел в осенний лес. — Где мне взять корабли, Медвежонок? — спросил он. — Корабли? — изумился Медвежонок. — Да. — Где же их взять? — Медвежонок оглянулся. — В лесу-то?... — Мне нужны Корабли, — вздохнул Ёжик и пошел. — А зачем они тебе? — крикнул Медвежонок и пошел рядом с Ёжиком. — Понимаешь, — Ёжик посмотрел на Медвежонка, — скучно! — А ты спать ложись, — сказал Медвежонок. — Вот я, например, сейчас лягу, весной проснусь. Они пошли к медвежачьему домику. — Не-ет, — сказал Ёжик. — Мне корабли нужны! — Тогда я пошел. Медвежонок повесил на дверь своего дома огромный замок, сам влез на крышу и сел на трубу. — А какие они, корабли? — крикнул он сверху. Но Ёжик не успел ответить, как Медвежонок исчез в трубе. Ёжик обошел вокруг дома, подошел к окошку, но... крыша медвежачьего домика вдруг стала подыматься и опускаться, подыматься и опускаться. «У-у-у...» — загудел медвежачий домик трубой и, не то похрюкивая, не то всхрапывая, переваливаясь уточкой, пошел по поляне. — Куда ты!? — крикнул Ёжик. Но медвежачий домик скрылся за деревьями. — Куда же это он... поехал? — пробормотал Ёжик... По лесу с драным сапогом в лапе брел старый Волк. — Что это у тебя в лапе, Волк? — спросил Ёжик. — Сапог, — сказал Волк и остановился. — А — зачем? — Самовар раздую, шишечек сверху покрошу, чайку сварю и-и... — Волк сладко прижмурился. — Хочешь со мной чайку попить? — Не могу: мне корабли нужны... — Какие корабли? — Морские, — сказал Ёжик. — Понимаешь, скоро зима, а у меня будет море, а по морю обязательно должны плыть корабли. — Корабли... — мечтательно проговорил Волк. — Держи! — протянул Ёжику сапог. Наклонился и из щепки и кленового листа сделал кораблик. — Ох! — охнул Ёжик. — Настоящий! Но мне... ещё нужно. — Ага, сказал Волк. И сделал еще два кораблика. — Спасибо тебе, Волченька! — сказал Ёжик. — Если тебе будет скучно, приходи ко мне. Сядем, будем с тобой смотреть на море, на корабли... Придешь? — Приду, пообещал Волк. Взял сапог и заковылял дальше. А Ёжик нашел старый лопух, поставил на него три кораблика и, как на подносе, понес к себе в дом. Подул легкий ветер, паруса корабликов надулись, и сперва Ёжик побежал за лопухом, а потом и опомниться не успел, как — полетел. — А-а-а! — закричал Ёжик. Такую картину даже представить себе трудно, но так все и было на самом деле: Ёжик держал перед собой лопух, по лопуху, как по зеленым волнам, мчались кораблики, а вслед за этим зеленым морем летел по воздуху Ёжик. Он даже не испугался. Это он так, для порядка, закричал: «А-а!», потому что ему не приходилось летать над лесом, но потом он освоился и запел. «Ля-ля! Ля-ля!» — пел Ёжик. И тут в небе появилась страшная ворона. Ух, как она каркала! Ух, какие у нее были отвратительные когтистые гнутые лапы и зловещий клюв! — Кар-р-р! — кричала Ворона. — Позор-р! Еж в небе! Тут переполошился весь лес. А Ворона все летела и кричала: «Позор-р-р! Кто позволил?» И все увидели летящего Ёжика и тоже замахали лапами и вслед за Вороной закричали: «ДОЛОЙ! ПОЗОР! КТО ПОЗВОЛИЛ?» И только Волк остановился, поставил сапог в траву и покачал головой. А Ёжик летел по небу, уцепившись за зеленое море, по которому неслись корабли. Он вжал голову в плечи, но моря не выпустил и правильно сделал потому что ветер стих и, когда Ворона было уже совсем догнала их, Ёжик со своими кораблями опустился прямо на пороге своего дома. Как только он очутился на земле, Ворона отпрянула, крикнула: «Кар-р-р!» — и улетела, каркая, в пустое небо. А Ёжик поднял корабли и вошел в дом. То, что он увидел, так его обрадовало, что он сразу позабыл пережитый страх: возле ушата с водой, покачиваясь на солнышке и подставляя легкие головы морскому ветерку, росли две высокие пальмы, и на самой макушке той, что была поближе к прибою, сидел совсем крошечный, но абсолютно живой Попугай. — Здор-р-р-рово! — крикнул Попугай. — Пускай кор-рабли! — и сел к Ёжику на плечо. И Ёжик с Попугаем на плече стал пускать кораблики в воду. Теперь это было настоящее море! Шуршали пальмы, по краям ушата золотился песок, и высоко под потолком бежали легкие облака. За окошком стемнело, и давно уже пора было ложиться спать, а Ёжик все сидел над свои морем под пальмами и не мог оторвать глаз от золотых кораблей. Наконец он встал, разобрал постель, лег, вздохнул и сразу же услышал, как вздохнуло море и над ним зажглись звездочки, и от ночного ветерка зашелестели пальмы. Ёжик смотрел на одинокую звезду за окном, слушал, как шуршит в ушате прибой, и думал, что он уже не один, что теперь, в эту холодную вьюжную зиму, с ним всегда будет теплое море.

Медведь-половинщик

Жил-был мужичок в крайней избе на селе, что стояла подле самого леса. А в лесу жил медведь и, что ни осень, заготовлял себе жильё, берлогу, и залегал в неё с осени на всю зиму, лежал да лапу сосал. Мужичок же всю весну, лето и осень работал, а зимой щи и кашу ел да квасом запивал. Вот и позавидовал ему медведь, пришёл и говорит: — Соседушка, давай дружить! станем вместе работать! — Ну ладно, давай! — сказал мужик. — Завтра приходи, станем репу сеять. Только уговор лучше денег. давай наперёд решим, что кому брать: всё ли поровну, всё ли пополам, или кому вершки, а кому корешки? — Мне вершки, — сказал медведь. — Ну ладно, — говорит мужик, — твои вершки, а мои корешки. Как сказано, так и сделано: посеяли репу. Пришла осень, настала пора репу собирать. Мужик ботву срезал, медведю отдал, а свою репу на возу домой отвёз. И медведь пошёл ботву в лес таскать, всю перетаскал к своей берлоге. Присел, попробовал, д, видно, не по вкусу пришлось!.. Пошёл к мужику, поглядел в окно, а мужик напарил сладкой репы полный горшок, ест да причмокивает. — Ладно, — думает медведь, — вперёд умнее буду. Пришла весна. Пошёл медведь опять к мужику в работники — пшеницу сеять. Посеяли пшеницу, медведь и говорит: — Уговор лучше денег. Давай условимся теперь: на этот раз вершки твои, а корешки мои. — Ладно, — сказал мужик. — Твои корешки, мои вершки. Посеяли пшеницу. Настала пора пшеницу убирать. Мужик жнёт не покладая рук, сжал, обмолотил и на мельницу отвёз. Принялся и медведь за работу: надёргал соломы с корнями целый ворох и пошёл таскать к своей берлоге. Всю солому переволок, сел на пенёк отдохнуть да своего труда отведать. Пожевал соломки — нехорошо. Пожевал корешков — не лучше того! «Видно, уж моя такая доля, — подумал медведь, — что из моей работы проку нет: возьму вершки — вершки не годятся, возьму корешки — корешки не едятся!» Лёг медведь в свою берлогу и проспал в ней всю зиму, да уж с тех пор к мужику больше не ходил.

Серая Шейка

Первый осенний холод, от которого пожелтела трава, привел всех птиц в большую тревогу. Все начали готовиться в далекий путь, и все имели такой серьезный, озабоченный вид. Да, нелегко перелететь пространство в несколько тысяч верст. Сколько бедных птиц дорогой выбьются из сил, сколько погибнут от разных случайностей, — вообще было о чем серьезно подумать. Серьезная большая птица, как лебеди, гуси и утки, собирались в дорогу с важным видом, сознавая всю трудность предстоящего подвига; а более всех шумели, суетились и хлопотали маленькие птички, как кулички-песочники, кулички-плавунчики, чернозобики, черныши, зуйки. Они давно уже собирались стайками и переносились с одного берега на другой по отмелям и болотам с такой быстротой, точно кто бросил горсть гороху. У маленьких птичек была такая большая работа. — И куда эта мелочь торопится! — ворчал старый Селезень, не любивший себя беспокоить. — В свое время все улетим. Не понимаю, о чем тут беспокоиться. — Ты всегда был лентяем, поэтому тебе и неприятно смотреть на чужие хлопоты, — объяснила его жена, старая Утка. — Я был лентяем? Ты просто несправедлива ко мне, и больше ничего. Может быть, я побольше всех забочусь, а только вида не показываю. Толку от этого немного, если буду бегать с утра до ночи по берегу, кричать, мешать другим, надоедать всем. Утка вообще была не совсем довольна своим супругом, а теперь окончательно рассердилась: — Ты посмотри на других-то, лентяй! Вон наши соседи, гуси или лебеди, — любо на них посмотреть. Живут душа в душу. Небось лебедь или гусь не бросит своего гнезда и всегда впереди выводка. Да, да... А тебе-то до детей и дела нет. Только и думаешь о себе, чтобы набить зоб. Лентяй, одним словом. Смотреть-то на тебя даже противно! — Не ворчи, старуха! Ведь я ничего но говорю, что у тебя такой неприятный характер. У всякого есть свои недостатки. Я не виноват, что гусь — глупая птица и поэтому нянчится со своим выводком. Вообще мое правило — не вмешиваться в чужие дела. Ну зачем? Пусть всякий живет по-своему. Селезень любил серьезные рассуждения, причем оказывалось как-то так, что именно он, Селезень, всегда прав, всегда умен и всегда лучше всех. Утка давно к этому привыкла, а сейчас волновалась по совершенно особенному случаю. — Какой ты отец? — накинулась она на мужа. — Отцы заботятся о детях, а тебе — хоть трава не расти! — Ты это о Серой Шейке говоришь? Что же я могу поделать, если она не может летать? Я не виноват. Серой Шейкой они называли свою калеку-дочь, у которой было переломлено крыло еще весной, когда подкралась к выводку Лиса и схватила утенка. Старая Утка смело бросилась на врага и отбила утенка, но одно крылышко оказалось сломанным. — Даже и подумать страшно, как мы покинем здесь Серую Шейку одну, — повторяла Утка со слезами. — Все улетят, а она останется одна-одинешенька. Да, совсем одна. Мы улетим на юг, в тепло, а она, бедняжка, здесь будет мерзнуть. Ведь она наша дочь, и как я ее люблю, мою Серую Шейку! Знаешь, старик, останусь-ка я с ней зимовать здесь вместе. — А другие дети? — Те здоровы, обойдутся и без меня. Селезень всегда старался замять разговор, когда речь заходила о Серой Шейке. Конечно, он тоже любил ее, но зачем же напрасно тревожить себя? Ну, останется, ну, замерзнет, — жаль, конечно, а все-таки ничего не поделаешь. Наконец, нужно подумать и о других детях. Жена вечно волнуется, а нужно смотреть на вещи серьезно. Селезень про себя жалел жену, но не понимал в полной мере ее материнского горя. Уж лучше было бы, если бы тогда Лиса совсем съела Серую Шейку, — ведь все равно она должна погибнуть зимой. Старая Утка ввиду близившейся разлуки относилась к дочери-калеке с удвоенной нежностью. Бедняжка еще не знала, что такое разлука и одиночество, и смотрела на сборы других в дорогу с любопытством новичка. Правда, ей иногда делалось завидно, что ее братья и сестры так весело собираются к отлету, что они будут опять где-то там, далеко-далеко, где не бывает зимы. — Ведь вы весной вернетесь? — спрашивала Серая Шейка у матери. — Да, да, вернемся, моя дорогая. И опять будем жить все вместе. Для утешения начинавшей задумываться Серой Шейки мать рассказала ей несколько таких же случаев, когда утки оставались на зиму. Она была лично знакома с двумя такими парами. — Как-нибудь, милая, пробьешься, — успокаивала старая Утка. — Сначала поскучаешь, а потом привыкнешь. Если бы можно было тебя перенести на теплый ключ, что и зимой не замерзает, — совсем было бы хорошо. Это недалеко отсюда. Впрочем, что же и говорить-то попусту, все равно нам не перенести тебя туда! — Я буду все время думать о вас. — Все буду думать: где вы, что вы делаете, весело ли вам? Все равно и будет, точно я с вами вместе. Старой Утке нужно было собрать все силы, чтобы не выдать своего отчаяния. Она старалась казаться веселой и плакала потихоньку ото всех. Ах, как ей было жаль милой, бедненькой Серой Шейки. Других детей она теперь почти не замечала и не обращала на них внимания, и ей казалось, что она даже совсем их не любит. А как быстро летело время. Был уже целый ряд холодных утренников, а от инея пожелтели березки и покраснели осины. Вода в реке потемнела, и сама река казалась больше, потому что берега оголели, — береговая поросль быстро теряла листву. Холодный осенний ветер обрывал засыхавшие листья и уносил их. Небо часто покрывалось тяжелыми осенними облаками, ронявшими мелкий осенний дождь. Вообще хорошего было мало, и который день уже неслись мимо стаи перелетной птицы. Первыми тронулись болотные птицы, потому что болота уже начали замерзать. Дольше всех оставались водоплавающие. Серую Шейку больше всех огорчал перелет журавлей, потому что они так жалобно курлыкали, точно звали ее с собой. У нее еще в первый раз сжалось сердце от какого-то тайного предчувствия, и она долго провожала глазами уносившуюся в небе журавлиную стаю. — Как им, должно быть, хорошо, — думала Серая Шейка. Лебеди, гуси и утки тоже начинали готовиться к отлету. Отдельные гнезда соединялись в большие стаи. Старые и бывалые птицы учили молодых. Каждое утро эта молодежь с веселым криком делала большие прогулки, чтобы укрепить крылья для далекого перелета. Умные вожаки сначала обучали отдельные партии, а потом всех вместе. Сколько было крика, молодого веселья и радости. Одна Серая Шейка не могла принимать участия в этих прогулках и любовалась ими только издали. Что делать, приходилось мириться со своей судьбой. Зато как она плавала, как ныряла! Вода для нее составляла все. — Нужно отправляться... пора! — говорили старики вожаки. — Что нам здесь ждать? А время летело, быстро летело. Наступил и роковой день. Вся стая сбилась в одну живую кучу на реке. Это было ранним осенним утром, когда вода еще была покрыта густым туманом. Утиный косяк сбился из трехсот штук. Слышно было только кряканье главных вожаков. Старая Утка не спала всю ночь, — это была последняя ночь, которую она проводила вместе с Серой Шейкой. — Ты держись вон около того берега, где в реку сбегает ключик, — советовала она. — Там вода не замерзнет целую зиму. Серая Шейка держалась в стороне от косяка, как чужая. Да, все были так заняты общим отлетом, что на нее никто не обращал внимания. У старой Утки изболелось сердце, глядя на бедную Серую Шейку. Несколько раз она решала про себя, что останется; но как останешься, когда есть другие дети и нужно лететь вместе с косяком? — Ну, трогай! — громко скомандовал главный вожак, и стая поднялась разом вверх. Серая Шейка осталась на реке одна и долго провожала глазами улетавший косяк. Сначала все летели одной живой кучей, а потом вытянулись в правильный треугольник и скрылись. — Неужели я совсем одна? — думала Серая Шейка, заливаясь слезами. — Лучше бы было, если бы тогда Лиса меня съела. Река, на которой осталась Серая Шейка, весело катилась в горах, покрытых густым лесом. Место было глухое, и никакого жилья кругом. По утрам вода у берегов начинала замерзать, а днем тонкий, как стекло, лед таял. — Неужели вся река замерзнет? — думала Серая Шейка с ужасом. Скучно ей было одной, и она все думала про своих улетевших братьев и сестер. Где-то они сейчас? Благополучно ли долетели? Вспоминают ли про нее? Времени было достаточно, чтобы подумать обо всем. Узнала она и одиночество. Река была пуста, и жизнь сохранялась только в лесу, где посвистывали рябчики, прыгали белки и зайцы. Раз со скуки Серая Шейка забралась в лес и страшно перепугалась, когда из-под куста кубарем вылетел Заяц. — Ах, как ты меня напугала, глупая! — проговорил Заяц, немного успокоившись. — Душа в пятки ушла... И зачем ты толчешься здесь? Ведь утки все давно уже улетели. — Я не могу летать: Лиса мне крылышко перекусила, когда я еще была совсем маленькой. — Уж эта мне Лиса! Нет хуже зверя. Она и до меня давно добирается. Ты берегись ее, особенно когда река покроется льдом. Как раз сцапает. Они познакомились. Заяц был такой же беззащитный, как и Серая Шейка, и спасал свою жизнь постоянным бегством. — Если бы мне крылья, как птице, так я бы, кажется, никого на свете не боялся! У тебя вот хоть и крыльев нет, так зато ты плавать умеешь, а не то возьмешь и нырнешь в воду, — говорил он. — А я постоянно дрожу со страху. У меня — кругом враги. Летом еще можно спрятаться куда-нибудь, а зимой все видно. Скоро выпал и первый снег, а река все еще не поддавалась холоду. Однажды бурлившая днем горная река присмирела, и к ней тихо-тихо подкрался холод, крепко-крепко обнял гордую, непокорную красавицу и точно прикрыл ее зеркальным стеклом. Серая Шейка была в отчаянии, потому что не замерзла только самая середина реки, где образовалась широкая полынья. Свободного места, где можно было плавать, оставалось не больше пятнадцати сажен. Огорчение Серой Шейки дошло до последней степени, когда на берегу показалась Лиса, — это была та самая Лиса, которая переломила ей крыло. — А, старая знакомая, здравствуй! — ласково проговорила Лиса, останавливаясь на берегу. — Давненько не видались. Поздравляю с зимой. — Уходи, пожалуйста, я совсем не хочу с тобой разговаривать, — ответила Серая Шейка. — Это за мою-то ласку! Хороша же ты, нечего сказать! А впрочем, про меня много лишнего говорят. Сами наделают что-нибудь, а потом на меня и свалят. Пока — до свидания! Когда Лиса убралась, приковылял Заяц и сказал: — Берегись, Серая Шейка: она опять придет. И Серая Шейка тоже начала бояться, как боялся Заяц. Бедная даже не могла любоваться творившимися кругом нее чудесами. Наступила уже настоящая зима. Земля была покрыта белоснежным ковром. Не оставалось ни одного темного пятнышка. Даже голые березы, ивы и рябины убрались инеем, точно серебристым пухом. А ели сделались еще важнее. Они стояли засыпанные снегом, как будто надели дорогую теплую шубу. Да, чудно, хорошо было кругом; а бедная Серая Шейка знала только одно, что эта красота не для нее, и трепетала при одной мысли, что ее полынья вот-вот замерзнет и ей некуда будет деться. Лиса действительно пришла через несколько дней, села на берегу и опять заговорила: — Соскучилась я по тебе, уточка. Выходи сюда; а не хочешь, так я сама к тебе приду. Я не спесива. И Лиса принялась ползти осторожно по льду к самой полынье. У Серой Шейки замерло сердце. Но Лиса не могла подобраться к самой воде, потому что там лед был еще очень тонок. Она положила голову на передние лапки, облизнулась и проговорила: — Какая ты глупая, уточка. Вылезай на лед! А впрочем, до свидания! Я тороплюсь по своим делам. Лиса начала приходить каждый день — проведать, не застыла ли полынья. Наступившие морозы делали свое дело. От большой полыньи оставалось всего одно окно в сажень величиной. Лед был крепкий, и Лиса садилась на самом краю. Бедная Серая Шейка со страху ныряла в воду, а Лиса сидела и зло подсмеивалась над ней: — Ничего, ныряй, а я тебя все равно съем. Выходи лучше сама. Заяц видел с берега, что проделывала Лиса, и возмущался всем своим заячьим сердцем: — Ах, какая бессовестная эта Лиса. Какая несчастная эта Серая Шейка! Съест ее Лиса. По всей вероятности, Лиса и съела бы Серую Шейку, когда полынья замерзла бы совсем, но случилось иначе. Заяц все видел своими собственными косыми глазами. Дело было утром. Заяц выскочил из своего логова покормиться и поиграть с другими зайцами. Мороз был здоровый, и зайцы грелись, поколачивая лапку о лапку. Хотя и холодно, а все-таки весело. — Братцы, берегитесь! — крикнул кто-то. Действительно, опасность была на носу. На опушке леса стоял сгорбленный старичок охотник, который подкрался на лыжах совершенно неслышно и высматривал, которого бы зайца застрелить. — Эх, теплая старухе шуба будет, — соображал он, выбирая самого крупного зайца. Он даже прицелился из ружья, но зайцы его заметили и кинулись в лес, как сумасшедшие. — Ах, лукавцы! — рассердился старичок. — Вот ужо я вас. Того не понимают, глупые, что нельзя старухе без шубы. Не мерзнуть же ей. А вы Акинтича не обманете, сколько ни бегайте. Акинтич-то похитрее будет. А старуха Акинтичу вон как наказывала: "Ты, смотри, старик, без шубы не приходи!" А вы сигать. Старичок порядком измучился, обругал лукавых зайцев и присел на берегу реки отдохнуть. — Эх, старуха, старуха, убежала наша шуба! — думал он вслух. — Ну, вот отдохну и пойду искать другую. Сидит старичок, горюет, а тут, глядь, Лиса по реке ползет, — так и ползет, точно кошка. — Вот так штука! — обрадовался старичок. — К старухиной-то шубе воротник сам ползет. Видно, пить захотела, а то, может, и рыбки вздумала половить. Лиса действительно подползла к самой полынье, в которой плавала Серая Шейка, и улеглась на льду. Стариковские глаза видели плохо и из-за лисы не замечали утки. — Надо так ее застрелять, чтобы воротника не испортить, — соображал старик, прицеливаясь в Лису. — А то вот как старуха будет браниться, если воротник-то в дырьях окажется. Тоже своя сноровка везде надобна, а без снасти и клопа не убьешь. Старичок долго прицеливался, выбирая место в будущем воротнике. Наконец грянул выстрел. Сквозь дым от выстрела охотник видел, как что-то метнулось на льду, — и со всех ног кинулся к полынье; по дороге он два раза упал, а когда добежал до полыньи, то только развел руками, — воротника как не бывало, а в полынье плавала одна перепуганная Серая Шейка. — Вот так штука! — ахнул старичок, разводя руками. — В первый раз вижу, как Лиса в утку обратилась. Ну, и хитер зверь. — Дедушка, Лиса убежала, — объяснила Серая Шейка. — Убежала? Вот тебе, старуха, и воротник к шубе. Что же я теперь буду делать, а? Ну и грех вышел. А ты, глупая, зачем тут плаваешь? — А я, дедушка, не могла улететь вместе с другими. У меня одно крылышко попорчено. — Ах, глупая, глупая. Да ведь ты замерзнешь тут или Лиса тебя съест! Да. Старичок подумал-подумал, покачал головой и решил: — А мы вот что с тобой сделаем: я тебя внучкам унесу. Вот-то обрадуются. А весной ты старухе яичек нанесешь да утяток выведешь. Так я говорю? Вот то-то, глупая. Старичок добыл Серую Шейку из полыньи и положил за пазуху. — А старухе я ничего не скажу, — соображал он, направляясь домой. — Пусть ее шуба с воротником вместе еще погуляет в лесу. Главное: внучки вот как обрадуются. Зайцы все это видели и весело смеялись. Ничего, старуха и без шубы на печке не замерзнет.

Лягушка-путешественница

Жила-была на свете лягушка-квакушка. Сидела она в болоте, ловила комаров да мошку, весною громко квакала вместе со своими подругами. И весь век прожила бы она благополучно — конечно, в том случае, если бы не съел ее аист. Но случилось одно происшествие. Однажды она сидела на сучке высунувшейся из воды коряги и наслаждалась теплым мелким дождиком. — Ах, какая сегодня прекрасная мокрая погода! — думала она. — Какое это наслаждение — жить на свете! Дождик моросил по ее пестренькой лакированной спинке, капли его подтекали ей под брюшко и за лапки, и это было восхитительно приятно, так приятно, что она чуть-чуть не заквакала, но, к счастью, вспомнила, что была уже осень и что осенью лягушки не квакают, — на это есть весна, — и что, заквакав, она может уронить свое лягушечье достоинство. Поэтому она промолчала и продолжала нежиться. Вдруг тонкий, свистящий, прерывистый звук раздался в воздухе. Есть такая порода уток: когда они летят, то их крылья, рассекая воздух, точно поют, или, лучше сказать, посвистывают. Фью-фыю-фью-фью — раздается в воздухе, когда летит высоко над вами стая таких уток, а их самих даже и не видно, так они высоко летят. На этот раз утки, описав огромный полукруг, опустились и сели как раз в то самое болото, где жила лягушка. — Кря, кря! — сказала одна из них, — Лететь еще далеко; надо покушать. И лягушка сейчас же спряталась. Хотя она и знала, что утки не станут есть ее, большую и толстую квакушку, но все-таки, на всякий случай, она нырнула под корягу. Однако, подумав, она решила высунуть из воды свою лупоглазую голову: ей было очень интересно узнать, куда летят утки. — Кря, кря! — сказала другая утка, — уже холодно становится! Скорей на юг! Скорей на юг! И все утки стали громко крякать в знак одобрения. — Госпожи утки! — осмелилась сказать лягушка, — что такое юг, на который вы летите? Прошу извинения за беспокойство. И утки окружили лягушку. Сначала у них явилось желание съесть ее, но каждая из них подумала, что лягушка слишком велика и не пролезет в горло. Тогда все они начали кричать, хлопая крыльями: — Хорошо на юге! Теперь там тепло! Там есть такие славные теплые болота! Какие там червяки! Хорошо на юге! Они так кричали, что почти оглушили лягушку. Едва-едва она убедила их замолчать и попросила одну из них, которая казалась ей толще и умнее всех, объяснить ей, что такое юг. И когда та рассказала ей о юге, то лягушка пришла в восторг, но в конце концов все-таки спросила, потому что была осторожна: — А много ли там мошек и комаров? — О! целые тучи! — отвечала утка. — Ква! — сказала лягушка и тут же обернулась посмотреть, нет ли здесь подруг, которые могли бы услышать ее и осудить за кваканье осенью. Она уж никак не могла удержаться, чтобы не квакнуть хоть разик. — Возьмите меня с собой! — Это мне удивительно! — воскликнула утка. — Как мы тебя возьмем? У тебя нет крыльев. — Когда вы летите? — спросила лягушка. — Скоро, скоро! — закричали все утки. – Кря! Кря! Кря! Тут холодно! На юг! На юг! — Позвольте мне подумать только пять минут, — сказала лягушка, — я сейчас вернусь, я наверно придумаю что-нибудь хорошее. И она шлепнулась с сучка, на который было снова влезла, в воду, нырнула в тину и совершенно зарылась в ней, чтобы посторонние предметы не мешали ей размышлять. Пять минут прошло, утки совсем было собрались лететь, как вдруг из воды, около сучка, на котором она сидела, показалась ее морда, и выражение этой морды было самое сияющее, на какое только способна лягушка. — Я придумала! Я нашла! — сказала она. — Пусть две из вас возьмут в свои клювы прутик, я прицеплюсь за него посередине. Вы будете лететь, а я ехать. Нужно только, чтобы вы не крякали, а я не квакала, и все будет превосходно. Нашли хороший, прочный прутик, две утки взяли его в клювы, лягушка прицепилась ртом за середину, и вся стая поднялась в воздух. У лягушки захватило дух от страшной высоты, на которую ее подняли; кроме того, утки летели неровно и дергали прутик; бедная квакушка болталась в воздухе, как бумажный паяц, и изо всей мочи стискивала свои челюсти, чтобы не оторваться и не шлепнуться на землю. Однако она скоро привыкла к своему положению и даже начала осматриваться. Под нею быстро проносились поля, луга, реки и горы, которые ей, впрочем, было очень трудно рассмотреть, потому что, вися на прутике, она смотрела назад и немного вверх, но кое-что все-таки видела и радовалась и гордилась. — Вот как я превосходно придумала, — думала она про себя. А утки летели вслед за несшей ее передней парой, кричали и хвалили ее. — Удивительно умная голова наша лягушка, — говорили они, — даже между утками мало таких найдется. Она едва удержалась, чтобы не поблагодарить их, но вспомнив, что, открыв рот, она свалится со страшной высоты, еще крепче стиснула челюсти и решилась терпеть. Утки летели над сжатыми полями, над пожелтевшими лесами и над деревнями, полными хлеба в скирдах; оттуда доносился людской говор и стук цепов, которыми молотили рожь. Люди смотрели на стаю уток и, лягушке ужасно захотелось лететь поближе к земле, показать себя и послушать, что об ней говорят. На следующем отдыхе она сказала: — Нельзя ли нам лететь не так высоко? У меня от высоты кружится голова, и я боюсь свалиться, если мне вдруг сделается дурно. И добрые утки обещали ей лететь пониже. На следующий день они летели так низко, что слышали голоса: — Смотрите, смотрите! — кричали дети в одной деревне, — утки лягушку несут! Лягушка услышала это, и у нее прыгало сердце. — Смотрите, смотрите! — кричали в другой деревне взрослые, — вот чудо-то! — Знают ли они, что это придумала я, а не утки? — подумала квакушка. — Смотрите, смотрите! — кричали в третьей деревне. — Экое чудо! И кто это придумал такую хитрую штуку? Тут лягушка не выдержала и, забыв всякую осторожность, закричала изо всей мочи: — Это я! Я! И с этим криком она полетела вверх тормашками на землю. Утки громко закричали, одна из них хотела подхватить бедную спутницу на лету, но промахнулась. Лягушка, дергая всеми четырьмя лапками, быстро падала на землю; но так как утки летели очень быстро, то и она упала не прямо на то место, над которым закричала и где была твердая дорога, а гораздо дальше, что было для нее большим счастьем, потому что она бултыхнулась в грязный пруд на краю деревни. Она скоро вынырнула из воды и тотчас же опять сгоряча закричала во все горло: — Это я! Это я придумала! Но вокруг нее никого не было. Испуганные неожиданным плеском, местные лягушки все попрятались в воду. Когда они начали показываться из воды, то с удивлением смотрели на новую. И она рассказала им чудную историю о том, как она думала всю жизнь и наконец изобрела новый, необыкновенный способ путешествия на утках; как у нее были свои собственные утки, которые носили ее, куда было угодно; как она побывала на прекрасном юге, где так хорошо, где такие прекрасные теплые болота и так много мошек и всяких других съедобных насекомых. — Я заехала к вам посмотреть, как вы живете, — сказала она. — Я пробуду у вас до весны, пока не вернутся утки, которых я отпустила. Но утки уж никогда не вернулись. Они думали, что квакушка разбилась о землю, и очень жалели ее.

Три поросёнка

Жили-были на свете три поросенка. Три брата. Все одинакового роста, кругленькие, розовые, с одинаковыми веселыми хвостиками. Даже имена у них были похожи. Звали поросят: Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф. Все лето поросята кувыркались в зеленой траве, грелись на солнышке, нежились в лужах. Но вот наступила осень. — Пора нам подумать о зиме, — сказал как-то Наф-Наф своим братьям, проснувшись рано утром. — Я весь дрожу от холода. Давайте построим дом и будем зимовать вместе под одной теплой крышей. Но его братья не хотели браться за работу. — Успеется! До зимы еще далеко. Мы еще погуляем, — сказал Ниф-Ниф и перекувырнулся через голову. — Когда нужно будет, я сам построю себе дом, — сказал Нуф-Нуф и лег в лужу. — Я тоже, — добавил Ниф-Ниф. — Ну, как хотите. Тогда я буду один строить себе дом, — сказал Наф-Наф. Ниф-Ниф и Нуф-Нуф не торопились. Они только и делали, что играли в свои поросячьи игры, прыгали и кувыркались. — Сегодня мы еще погуляем, — говорили они, — а завтра с утра возьмемся за дело. Но и на следующий день они говорили то же самое. С каждым днем становилось всё холоднее и холоднее. И только тогда, когда большая лужа у дороги стала по утрам покрываться тоненькой корочкой льда, ленивые братья взялись наконец за работу. Ниф-Ниф решил, что проще и скорее всего смастерить дом из соломы. Ни с кем не посоветовавшись, он так и сделал. Уже к вечеру его хижина была готова. Ниф-Ниф положил на крышу последнюю соломинку и, очень довольный своим домиком, весело запел: Хоть полсвета обойдешь, Обойдешь, обойдешь, Лучше дома не найдешь, Не найдешь, не найдешь! Напевая эту песенку, он направился к Нуф-Нуфу. Нуф-Нуф невдалеке тоже строил себе домик. Он старался скорее покончить с этим скучным и неинтересным делом. Сначала, так же как и брат, он хотел построить себе дом из соломы. Но потом решил, что в таком доме зимой будет очень холодно. Дом будет прочнее и теплее, если его построить из веток и тонких прутьев. Так он и сделал. Он вбил в землю колья, переплел их прутьями, на крышу навалил сухих листьев, и к вечеру дом был готов. Нуф-Нуф с гордостью обошел его несколько раз кругом и запел: У меня хороший дом, Новый дом, прочный дом, Мне не страшен дождь и гром, Дождь и гром, дождь и гром! Не успел он закончить песенку, как из-за куста выбежал Ниф-Ниф. — Ну, вот и твой дом готов! — сказал Ниф-Ниф брату. — Я говорил, что мы быстро справимся с этим делом! Теперь мы свободны и можем делать все, что нам вздумается! — Пойдем к Наф-Нафу и посмотрим, какой он себе выстроил дом! – сказал Нуф-Нуф. — Что-то мы его давно не видели! — Пойдем посмотрим! — согласился Ниф-Ниф. Наф-Наф вот уже несколько дней был занят постройкой. Он натаскал камней, намесил глины и теперь не спеша строил себе надежный, прочный дом, в котором можно было бы укрыться от ветра, дождя и мороза. Он сделал в доме тяжелую дубовую дверь с засовом, чтобы волк из соседнего леса не мог к нему забраться. Ниф-Ниф и Нуф-Нуф застали брата за работой. — Что ты строишь? — в один голос закричали удивленные Ниф-Ниф и Нуф-Нуф. — Что это, дом для поросенка или крепость? — Дом поросенка должен быть крепостью! — спокойно ответил им Наф-Наф, продолжая работать. — Не собираешься ли ты с кем-нибудь воевать? — весело прохрюкал Ниф-Ниф и подмигнул Нуф-Нуфу. И оба брата так развеселились, что их визг и хрюканье разнеслись далеко по лужайке. А Наф-Наф как ни в чем не бывало продолжал класть каменную стену своего дома, мурлыча себе под нос песенку: Никакой на свете зверь, Не ворвется в эту дверь Хитрый, страшный, страшный зверь, Не ворвется в эту дверь! Я, конечно, всех умней, Всех умней, всех умней! Дом я строю из камней, Из камней, из камней! — Это он про какого зверя? — спросил Ниф-Ниф у Нуф-Нуфа. — Это ты про какого зверя? — спросил Нуф-Нуф у Наф-Нафа. — Это я про волка! — ответил Наф-Наф и уложил еще один камень. — Посмотрите, как он боится волка! — сказал Ниф-Ниф. — Какие здесь могут быть волки? — сказал Ниф-Ниф. — Никаких волков нет! Он просто трус! — добавил Нуф-Нуф. И оба они начали приплясывать и петь: Нам не страшен серый волк, Серый волк, серый волк! Где ты ходишь, глупый волк, Старый волк, страшный волк? Они хотели подразнить Наф-Нафа, но тот даже не обернулся. — Пойдем, Нуф-Нуф, — сказал тогда Ниф-Ниф. — Нам тут нечего делать! И два храбрых братца пошли гулять. По дороге они пели и плясали, а когда вошли в лес, то так расшумелись, что разбудили волка, который спал под сосной. — Что за шум? — недовольно проворчал злой и голодный волк и поскакал к тому месту, откуда доносились визг и хрюканье двух маленьких, глупых поросят. — Ну, какие тут могут быть волки! — говорил в это время Ниф-Ниф, который волков видел только на картинках. — Вот мы схватим его за нос, будет знать! — добавил Нуф-Нуф, который тоже никогда не видел живого волка. — Повалим, да еще свяжем, да еще ногой вот так, вот так! – расхвастался Ниф-Ниф. И вдруг они увидели настоящего живого волка! Он стоял за большим деревом, и у него был такой страшный вид, такие злые глаза и такая зубастая пасть, что у Ниф-Нифа и Нуф-Нуфа по спинкам пробежал холодок и тонкие хвостики мелко-мелко задрожали. Бедные поросята не могли даже пошевельнуться от страха. Волк приготовился к прыжку, щелкнул зубами, моргнул правым глазом, но поросята вдруг опомнились и, визжа на весь лес, бросились наутек. Никогда еще не приходилось им так быстро бегать! Сверкая пятками и поднимая тучи пыли, они неслись каждый к своему дому. Ниф-Ниф первый добежал до своей соломенной хижины и едва успел захлопнуть дверь перед самым носом волка. — Сейчас же отопри дверь! — прорычал волк. — А не то я ее выломаю! — Нет, — прохрюкал Ниф-Ниф, — я не отопру! За дверью было слышно дыхание страшного зверя. — Сейчас же отопри дверь! — прорычал опять волк. — А не то я так дуну, что весь твой дом разлетится! Но Ниф-Ниф от страха ничего уже не мог ответить. Тогда волк начал дуть: "Ф-ф-ф-у-у-у!" С крыши дома слетали соломинки, стены дома тряслись. Волк еще раз глубоко вздохнул и дунул во второй раз: "Ф-ф-ф-у-у-у!". Когда волк дунул в третий раз, дом разлетелся во все стороны, как будто на него налетел ураган. Волк щелкнул зубами перед самым пятачком маленького поросенка, но Ниф-Ниф ловко увернулся и бросился бежать. Через минуту он был уже у двери Нуф-Нуфа. Едва успели братья запереться, как услышали голос волка: — Ну, теперь я съем вас обоих! Ниф-Ниф и Нуф-Нуф испуганно поглядели друг на друга. Но волк очень устал и потому решил пойти на хитрость. — Я передумал! — сказал он так громко, чтобы его услышали в домике. – Я не буду есть этих худосочных поросят! Я пойду домой! — Ты слышал? — спросил Ниф-Ниф у Нуф-Нуфа. — Он сказал, что не будет нас есть! Мы худосочные! — Это очень хорошо! — сказал Нуф-Нуф и сразу перестал дрожать. Братьям стало весело, и они запели как ни в чем не бывало: Нам не страшен серый волк, Серый волк, серый волк! Где ты ходишь, глупый волк, Старый волк, страшный волк? А волк и не думал уходить. Он просто отошел в сторонку и притаился. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не расхохотаться. — Как ловко я обманул двух глупых, маленьких поросят! Когда поросята совсем успокоились, волк взял овечью шкуру и осторожно подкрался к дому. У дверей он накрылся шкурой и тихо постучал. Ниф-Ниф и Нуф-Нуф очень испугались. — Кто там? — спросили они, и у них снова затряслись хвостики. — Это я, бедная маленькая овечка! — тонким, чужим голосом пропищал волк. — Пустите меня переночевать, я отбилась от стада и очень-очень устала! — Овечку можно пустить! — согласился Нуф-Нуф. — Овечка не волк! Но когда поросята приоткрыли дверь, они увидели не овечку, а все того же зубастого волка. Братья захлопнули дверь и изо всех сил налегли на нее, чтобы страшный зверь не смог к ним ворваться. Волк очень рассердился. Ему не удалось перехитрить поросят! Он сбросил с себя овечью шкуру и зарычал: — Ну, погодите же! От этого дома сейчас ничего не останется! И он принялся дуть. Дом немного покосился. Волк дунул второй, потом третий, потом четвертый раз. С крыши слетали листья, стены дрожали, но дом все еще стоял. И, только когда волк дунул в пятый раз, дом зашатался и развалился. Одна только дверь некоторое время еще стояла посреди развалин. В ужасе бросились поросята бежать. От страха у них отнимались ноги, каждая щетинка дрожала, носы пересохли. Братья мчались к дому Наф-Нафа. Волк нагонял их огромными скачками. Один раз он чуть не схватил Ниф-Нифа за заднюю ножку, но тот вовремя отдернул ее и прибавил ходу. Волк тоже поднажал. Он был уверен, что на этот раз поросята от него не убегут. Но ему опять не повезло. Поросята быстро промчались мимо большой яблони, даже не задев ее. А волк не успел свернуть и налетел на яблоню, которая осыпала его яблоками. Одно твердое яблоко ударило его между глаз. Большая шишка вскочила у волка на лбу. А Ниф-Ниф и Нуф-Нуф ни живы ни мертвы подбежали в это время к дому Наф-Нафа. Брат впустил их в дом и быстро закрыл дверь на засов. Бедные поросята были так напуганы, что ничего не могли сказать. Они молча бросились под кровать и там притаились. Наф-Наф сразу догадался, что за ними гнался волк. Но ему нечего было бояться в своем каменном доме. Он быстро закрыл дверь на засов, сел на табуреточку и запел: Никакой на свете зверь, Хитрый зверь, страшный зверь, Не откроет эту дверь, Эту дверь, эту дверь! Но тут как раз постучали в дверь. — Открывай без разговоров! — раздался грубый голос волка. — Как бы не так! И не подумаем! — твердым голосом ответил Наф-Наф. — Ах, так! Ну, держитесь! Теперь я съем всех троих! — Попробуй! — ответил из-за двери Наф-Наф, даже не привстав со своей табуреточки. Он знал, что ему и братьям нечего бояться в прочном каменном доме. Тогда волк втянул в себя побольше воздуха и дунул, как только мог! Но, сколько бы он ни дул, ни один даже самый маленький камень не сдвинулся с места. Волк посинел от натуги. Дом стоял как крепость. Тогда волк стал трясти дверь. Но дверь тоже не поддавалась. Волк стал от злости царапать когтями стены дома и грызть камни, из которых они были сложены, но он только обломал себе когти и испортил зубы. Голодному и злому волку ничего не оставалось делать, как убираться восвояси. Но тут он поднял голову и вдруг заметил большую, широкую трубу на крыше. — Ага! Вот через эту трубу я и проберусь в дом! — обрадовался волк. Он осторожно влез на крышу и прислушался. В доме было тихо. Я все-таки закушу сегодня свежей поросятинкой! — подумал волк и, облизнувшись, полез в трубу. Но, как только он стал спускаться по трубе, поросята услышали шорох. А когда на крышу котла стала сыпаться сажа, умный Наф-Наф сразу догадался, в чем дело. Он быстро бросился к котлу, в котором на огне кипела вода, и сорвал с него крышку. — Милости просим! — сказал Наф-Наф и подмигнул своим братьям. Поросятам не пришлось долго ждать. Черный, как трубочист, волк бултыхнулся прямо в котел. Глаза у него вылезли на лоб, вся шерсть поднялась дыбом. С диким ревом ошпаренный волк вылетел обратно на крышу, скатился по ней на землю, перекувырнулся четыре раза через голову, и бросился в лес. А три брата, три маленьких поросенка, глядели ему вслед и радовались, что они так ловко проучили злого разбойника.

Лесная сказка

— Держись! — сказал Лисенок и поудобнее взялся за ручки тележки. — Я держусь… — ответил Зайчонок и зажмурился. Тележка покатилась вниз с пригорка. Ветер бил в мордочку, ушки развевались, как флажки. «Где-то я об этом читал», — подумал Зайчонок и открыл левый глаз. Навстречу бежали деревья — березки и осинки в бальных золотистых и багряных платьицах, строгие елки в зеленых фраках. Красотень такая, что и правый глаз пошире раскрылся, чтобы ничего не пропустить. В воздухе вальсировали листочки и, опадая, путались в привядшей траве… А тележка скатилась на полянку и поехала дальше, осторожно подталкиваемая заботливым Лисенком. Пролетал над друзьями воробей — крылом помахал, чуть в траву не свалился. Пробегал мимо Хомячок — кивнул, лишних слов не тратя. Осень — самое хлопотливое время у Хомяков: не успеешь оглянуться — уж пора и в спячку впадать, до весны… А путешественники уже полянку проехали, по оленьей тропке в лес углубились. Солнечные лучи сквозь листву пробиваются, на землю пятнами ложатся. — Я понял, — говорит Лисенок, — почему эту тропинку так Олени любят! — Почему? — спрашивает недогадливый Зайчонок. — А ты посмотри, как солнышко землю пятнает! Совсем как спинку Олененка! Засмотрелся зайчик на солнечные пятнашки да из тележки и вывалился. Не ушибся — на мягкий ковер из сухих листьев приземлился и уткнулся носом в большой гриб-боровик. Тут с дерева кто-то ка-ак прыгнет! — Ц-ц-ц! Лапы прочь! — кричит сердито. — Это мой гриб! Зачем грибы зайцам?! А тут и Лисенок подоспел: — Не бойся, Белочка, мы твои грибы не трогаем. Мы Осень увидеть хотим! — А чего на нее смотреть! — махнула хвостом белочка. — Хоть направо идите, хоть налево — одна осень кругом! — и потащила сорванный гриб, бормоча себе под нос что-то ужасно деловитое. Лисенок помог зайчонку снова забраться в тележку. — Ну, куда теперь? — спросил, отряхивая с шубки дружка сухие листья. — Вперед, а там разберемся! — лихо ответил Зайчонок, вставая в полный рост и указывая направление движения. Тележка тронулась с места. Зайчонок плюхнулся на… в общем, на хвостик. Он потер ушибленное место, но даже не пискнул. Потому что вокруг было так осенне — в самом лучшем смысле этого слова. Оленья тропка, петляя, вела через лес, к озеру. Там деревья расступились, давая простор воздуху и воображению. А за озеро собиралось садиться солнце. Огромный огненный шар склонился над водой, словно любуясь своим отражением. От него к нашим маленьким путешественникам пробежала огненная дорожка. Из легкого облака, висевшего над лесом, что-то сорвалось и полетело. Легкая белая звездочка упала на нос Зайчонку. Малыш лизнул нос — и звездочка растаяла капелькой росы. Зайчонок обернулся к другу: — Я понял! Наше озеро — непростое! За ним Осень с Зимой встречается! …Лисенок и Зайчонок стояли на берегу озера. Солнце уже почти коснулось воды. Озеро постепенно заполнялось жидким золотом. А в воздухе начинали свой танец первые снежинки…